Андрей Молчанов - Дао

Чан Ванли уходит во вселенную самого себя.

Аудиенция закончена.

Я, почтительно пятясь, отступаю к двери - идеально черной, ибо свет не достигает ее, распадаясь вздорно по стенам-шкафам. На ум приходит фраза, почерпнутая, вероятно, из забытой книги: "Черная дыра" - выход в иной космос, иной космос...

- Ваша... эта... история, - сообщается мне на прощание из вселенной Чан Ванли, - печальна, но она подала мне... Ладно, идите.

Карандашик плавной дугой следует к чистому листу бумаги.

Господин Чан Ванли - признанный лирический поэт. Изысканный и странный. Печальная история - это Элви.

4.

Элви, любовь моя. Ты снова здесь, рядом, и будь благословенна человеческая память, возвращающая мне тот день, солнечный и холодный день января, когда дюны желто-зеленых волн под рябым от пятен облаков небом тянулись к берегу, и ветер стучал парусами сампанов, и кружии над гранеными столбами небоскребов фантики дельтапланов, и была ты, Элви. Вот же ты, и море в твоих глазах, и бриз задувает спутанные пряди волос на загорелое лицо, и ты поправляешь их тонкой рукой, и пузырятся рукава блузки, надетой на голое тело; вот же ты - стройная беспечная молодость.

Она путешествовала.

Простая, веселая девчонка из провинциальной Америки.

Заработала деньги и теперь тратила их, познавая мир. Ничего больше. Гонконг был последним пунктом ее вольных странствий. И был я - случайный человек, и была любовь нечаянная, мимолетная, должная окончиться ложью прощания, когда, сознавая бессмыслицу этой лжи, все же возводят усердно и хлопотно карточный ее домик крапленой колодой слов о недолгой разлуке, скорой встрече и уходят, взаимно забыв все, а уж ложь - конечно.

Но было не так. Потому что не было лжи. Впрочем, неверно. Человек правдив, когда он один, общение рождает неправду. Вот откуда отшельники, избегающие всех, даже подобных себе. Надев и сняв маску, утрачиваешь лицо обретенное, и кончается вечное утро. Опять ждать.

В то время глубины еще не открылись во мне. Я был отдельно от мира, я просто фотографировал его в то время.

Пленка памяти. Черно-белые, цветные кадры.

Был ли я весел в то время? Не помню.

Жизнь моя, и доныне мне непонятная, виделась тогда темным, запутанным коридором, чья даль угадывалась не более чем на шаг. Кабинет терапевта, маленькая аптека на торговой улочке, неприятное знакомство с "налоговым инспектором" господина Чан Ванли и - ощущение зыбкой временности всего происходящего со мной; ощущение в ту пору еще острое, это сейчас оно часть натуры, алгоритм мышления и даже привычка, что чем-то сродни любимому вечернему коктейлю.

У человека множество вкусовых ассоциаций.

Вкус мудрости. Нелепо.

Но все-таки я познал его, когда, живя заведомо преходящим, открыл, что приходяще все. Банальность в итоге непостижимая. К ней, как к горячему утюгу, прикасаются на мгновение. У некоторых боль ожога забывается быстро, иные же мучаются ею постоянно. Это - мудрые. Кажется, я стал мудр. Но не счастлив, ибо глупец, считающий себя вечным, счастлив в своей суете более.

Итак, тогда я был попросту молод. А первое испытание молодости - любовь. В ней - суть добра, но не ума. Любящие также верят, что они вечны. И потеря этой веры одним - крах для другого.

Однако и слепая любовь прозревает.

Был вечер. Первый вечер, когда никуда не хотелось ехать, идти и вообще ничего не хотелось. Комната. Двое.

Видимо, ей желалось семьи. Или определенности, по крайней мере. Как каждой женщине. Да, конечно. А я в этой внезапной унылости первого, почти семейного вечера лениво и праздно желал продолжения беспечного сна, потому что пробуждение означало предопределение будущего, а как предопределить то, чего нет?

Основа бытия текущего была проста: действовать по обстоятельствам. То бишь: спать, вкушать, заниматься чем нравится - значит, медициной, - и ждать... Клиника, вступление в братство ради той же клиники были всего лишь обстоятельствами, хотя они складывались в систему, в жизнь и несли в себе ее смысл. Но Элви... Что я мог сказать ей о многоликости обреченного не иметь лица?

Я просил ее не спешить... Я был уверен - неведомые мои начальники не станут чинить мне преград, но все-таки хотел ответа... потому что это был бы ответ на многое остро волнующее меня и теперь. В частности, как распорядятся мной дальше, на что рассчитывать, имею ли я право выбора и желаний? Просил не спешить... Я не стал бы просить этого, зная свою судьбу наперед, но кто ведает, каким будет его следующий шаг в темноте коридора? Хотя что эти оправдания перед собой, самые бесполезные из оправданий...

Память рождает прошлое, и вот вечер, когда надо было решать, вот напряженное зеркало ее глаз и в нем - мои глаза, незрячие.

Она видела меня - сомневающегося, а я, плывя в ленивом разброде мыслей, не видел ее - желавшую покончить с сомнениями.

Она ждала ребенка. Но не сказала в тот вечер ничего. И вечер был обычным вечером, и снова была любовь, улыбки, нежность...

На следующий день она исчезла. У нее не оставалось денег, у нее не было никого в этом городе - жестоком, чужом, кукольном городе зрелищ, торговли и наживы. Я искал ее повсюду. Мне был известен следующий шаг, но я так и не сделал его.

Больница. Вежливая беседа с врачом.

Она не поверила мне. Я стал случайным человеком для нее в тот вечер. Она решила избавиться от ребенка. И сделала все сама - мучительно и неумело.

- Глупая, глупая жизнь, - вздрогнули сухие, обметанные горячкой губы.

Она не узнавала меня. Морщился покрытый испариной лоб, словно ей не давала покоя какая-то неуловимая мысль, но взгляд не отражал ничего, хотя в пустоте этого взгляда сейчас видится мне удивление перед чудовищной несправедливостью, какую невозможно, невозможно осознать...

А серое исхудавшее лицо с провалами щек было не ее, нет; и не надо, память, возвращать мне это лицо, мертвый слепок...

Я стоял над ней - погибающей в ознобе жара, унять который не могли красивые разноцветные трубки, в чьих плавных изгибах с мерным механическим усердием струились такие же разноцветные, бесполезные жидкости.

Сатори - истина, чье открытие как сверкнувший росчерк клинка, поразившего тебя в грудь. Вот она, эта истина, уясненная мной тогда и навек: за меня некому переживать, некому радоваться и некому мне сочувствовать. Судьба выбила ту опору в жизни, что единственный раз очутилась под ногой в темном коридоре пути. Или - поскользнулся сам. Все равно.

Элви. Утраченная любовь моя. Вечная боль.

5.

- Все же я была права, когда развелась с тобой. Ты скучен, скучен... - Ленивый щелчок лакированного ноготка, и тонкая соломинка заскользила кругами в стекле допитого бокала.

- Положим, развелся с тобой я, Юуки...

- Ну, значит, ты был прав, какая разница? Закажи еще коктейль.