Андрей Молчанов - Ядерные материалы

- Ну да, он блондин... - безучастно подтвердил Сенчук, глядя в иллюминатор, где мутно тлели за пологом мороси береговые огни.

- Ответственности в людях поубавилось, - произнес Забелин. - Это уж точно, без бинокля видно.

- А почему, знаешь? - спросил Сенчук. - У дисциплины один из трех корней должен быть. Первый - страх, второй - денежный интерес, третий - культура. А потому немец служит за совесть, американец - за доллары, а русский человек, разбойный и лукавый, - за страх. Нет страха - не будет и службы.

- Не сказал бы я так о своих бывших товарищах, - покачал головой Забелин. - Мы-то как раз за совесть...

- А кто флот российский зачинал? - спросил Сенчук. - И вообще государственность? А? Немцы! От них и традиции. Это - раз. А вот тебе два: куда деться офицеру, если оплошал он? Что будет с ним на гражданке? В этих, братец, вопросах и есть тот же самый страх - отец и мать дисциплины. И героическое наше бесстрашие российское частенько, поверь, именно с перепугу случалось. Не пойдешь грудью на амбразуру - получишь свинец в затылок.

- Не очень-то вы любите русский народ, - заметил Забелин. - По-моему.

- Народ - не червонец, чтобы его любить безоглядно, - сказал Сенчук. Любовь - материал для индивидуального пошива, и на всех его, как шинельного сукна, не напасешься. Русский народ... Вот ты удумал! Да где он и кто он? За века в нем все крови Европы и Азии перемешались. А отсюда - полный раздрай в натурах пошел. И недаром нас иностранцы не любят. А за что любить? Куда ни плюнь - везде хам, пьяница, хапуга и вор! И найди мне еще один такой народец, кто своего собрата миллионами погубил и губит, кто кладбища предков - под бульдозер, церкви - под хлевы, озера - под выгребные ямы. Вот, кстати, что удивительно: едва ли не каждый русский по отдельности - уникальный экземпляр, глубокой душевности человек, способный черт знает на какой подвиг. А нация, как таковая, слова доброго не стоит. А с немцами - все в точности наоборот.

- Так или иначе, - подвел Забелин итог, - но рекомендацию "возлюби ближнего своего" вы категорически игнорируете?

- Ближнего? Хорошо, возьмем ближнего иноземца - хохла - второго помощника, к примеру. Я к нему с уважением, дурного он мне ничего покуда не сделал, но чтобы такого охламона возлюбить... И голос гнусавый, и рожа такая же. Натуральный черт! - Сенчук вздохнул сокрушенно. Поднялся. - Ладно, пойду прослежу за трудами лентяев и к боцману загляну, насчет дисциплины потолкую, чтоб у него блаженство с рожи сошло.

Забелин, разминая костяшкой кулака ноющую спину, еще хранящую устаток прежней боли, поднялся вслед за старпомом на верхнюю палубу.

Ненастный вечер сгустил промозглую тьму над заливом, казавшимся с высоты крутого борта сплошной черной пропастью.

Мелкий дождь влажным холодком освежал лицо.

На соседнем причале затарахтел брашпиль, высыпая в воду якорную цепь, всплеснул нечаянный бой колокола.

Неужели скоро он будет плыть в чужих глубоких водах, где находится могила его приятеля Димки, который встал сейчас перед взором: молодой, озорной мальчишка.

Май, Крым, настежь открытое окно комнаты в офицерской общаге, листва только что отцветшего абрикосового дерева в бликах полуденного солнца, крашенные суриком, тщательно отскобленные полы, застеленные по линеечке койки с белоснежным отворотом простыней, кулечки подушек... И - они, два жизнерадостных, как молодые сенбернары, лейтенанта, собирающиеся на свидание с девчонками.

На крепком, по-юношески гибком теле приятеля - форменная рубашка с пристегнутыми погончиками, на рукавах - тщательно выглаженные складки, пижонская неуставная заколка на галстуке, зеркальная чернота ботинок... Сухой ветерок, залетающий в комнату вместе с доносящейся с приморского бульвара музыкой...

Их ждут любимые, теплый вечер у моря, цветущие шелковицы и акации, городские огни, сухое винцо, жаркие губы в полутьме... Их ждет еще вся жизнь.

И кто бы тогда поведал Забелину, что настанет миг, - и он будет стоять на палубе невесть какой посудины под масонским стягом, куда привела его нужда и необходимость физически выжить, и не моряк он, а один из случайных наймитов, и от всего офицерского блеска осталась на нем лишь старая пилотка с траченной от пота подкладкой, полагающаяся к ношению лишь на боевом походе, и скоро очутится он, замкнув один из логических кругов бытия, над безымянной жуткой могилой, стальным покореженным склепом, хранящим мумифицированные останки того парня из светлого майского дня...

Где-то там, в бездне, лежит окаменелая от тусклых придонных отложений левиафанова туша атомохода; не успевшая отстрелиться рубка пялится в непроницаемую темень мертвыми глазницами бронированного стекла, подобно рыцарскому шлему с крыльями плоских рулей и с набалдашником смятой давлением трубы перископа; знаковые полосы над реакторным отсеком и ракетные люки подернул мертвый ил, и дремлют в трубах шахт ракеты высотой с водонапорную башню...

Эти проклятые лодки... И гибель их, вызванная либо пожаром, либо коротким глухим ударом чужого борта, прохлопанного акустиками, появившегося со спины, вне поля охвата радаров, который качнул корпус, швырнул в железо людей, и не успели они еще осознать беды, как крейсер стремительно потянул перевес непоправимого дифферента, захлопали, подобно винтовочным затворам, выдвижные двери кают, обреченный ужас неуправляемо набираемой глубины захлестнул каждого, а дальше начался апокалипсис: субмарина, размером с небоскреб, колом ушла в черную разверстую бездну, труба коридора превратилась в разделенный кольцами переборок зловещий колодец, ведущий в ад - куда, перемешивая человеческую плоть с механизмами, срывались с фундаментов дизеля, турбины и баки с кислотой. А после в раздавленные чудовищным давлением отсеки с ревом устремился океан, лопнули балластные танки, многотонный пресс воды, кипящей ореолом во тьме вокруг веретенообразного тулова крейсера, вдавил его в дно бездны и оставил там - до скончания всех веков.

Забелин поднял воротник бушлата и плотнее уместил на голове свою черную походную пилотку - сохраненную регалию прошлого, сгинувшего во мгле ушедшего навсегда времени, возрождаемого памятью разрозненными и расплывчатыми, как. портовые огни, всполохами воспоминаний.

Он долго стоял, всматриваясь в эти огни берега и памяти, и безотчетная щемящая грусть сжимала его сердце: более к этому причалу ему уже не вернуться незачем...

Спустился по трапу, ощущая под ладонью холодные влажные поручни. Пора было ложиться спать: ранним утром "Скрябин" выходил в море.

ПРОЗОРОВ

Взрыв машины архитектора одного из московских округов Москвы предотвратил его сын-шестиклассник.

Мальчик, возвращаясь из школы, увидел, как к семейному "жигуленку", припаркованному неподалеку от подъезда, подошел какой-то парень, открыл дверь, склонился над водительским сиденьем и тут же дверь закрыл, поспешив удалиться прочь.