Евгений Монах - Люди мы резкие (повести)

"Братишка" в моей руке дважды негромко "кашлянул", тупыми толчками отдавая в плечо, и Серж наконец отвел от меня свой взгляд - с откинутой на спинку кресла головой бессмысленно уставился в потолок. Уже пустыми глазницами, правда.

- Цыпа, замени Петровича в коридоре, а его сюда зашли.

Когда телохранитель двинулся выполнять поручение, я обернулся к Тому:

- Чего хмурый такой? Не выспался с проказницей Ксюшей, по ходу?

- По закону следовало мне Сержа пришить. Это же я его в нашу группу ввел. - Том покосился на кресло с бывшим "гомо сапиенсом". - Вот ведь козлина мутнорылая! А еще червонец за разбой тянул, как нормальный пацан!

- Ну прости, брат, что слегка нарушил воровские обычаи-традиции, усмехнулся я, ободряюще хлопнув соратника-формалиста по плечу. - Тебе не менее ответственное поручение есть. Поедешь завтра в Тюмень и передашь Нахрапу от моего имени пару-тройку горячих приветов.

- Девятого калибра? - оживился Том, понимающе прищурив свои серо-стальные глаза.

- В цвет, братишка! Тупорылый Нахрап достоин лишь грубого калибра. Кесарю кесарево, как говорится.

Дверь в банкетный зал на секунду открылась, впустив Петровича, забавно засеменившего к нам по паркетному полу.

- Ну, слава тебе господи! - Пергаментное, сильно поношенное лицо нашего старикана облегченно разгладилось, когда он узрел окровавленный фэйс неподвижно сидящего в кресле человека. - Все уже закончилось. По-тихому и без хипиша.

Склонившись над телом, Фунт деятельно принялся расстегивать пуговицы на одежде трупа.

- Что ты делаешь, старик? - Я даже слегка удивился.

- Фрак-то служебный и почти новый, - вздохнув, пояснил управляющий гостиницы. - Он у меня на балансе числится. Не пропадать же добру!

- Кончай крохоборствовать, Фунт! Мы же культурные люди, в натуре! - осудил я излишнюю рачительность Петровича. - Пусть бывший вышибала в красивом прикиде под землицей спит. Отвезете его с Томом в лес и закопаете. Костерок потом на месте захоронения сварганьте, чтоб ни одна собака тайную могилку не учуяла и не разрыла. Усекли? Вот и ладушки! Я в клубе "У Мари" буду. Обедать уже время приспело...

В сопровождении Цыпы выйдя из гостиницы на свежий воздух, я не смог отказать себе в удовольствии и, зажмурившись, подставил лицо ласкам прямых, но по-весеннему нежных солнечных лучей. Для моей вечно бледной физиономии это очень полезно.

- Кстати, Цыпа, чуть не забыл! - не открывая глаз, дал я новое задание соратнику. - Проверь всех наших мальчиков на наркозависимость. Если выявишь хроников, увольняй без всякого выходного пособия.

- Все понял, Евген. Сделаю в лучшем виде, гарантия!

- Только, пожалуйста, работай погуманнее, браток. А то знаю я твои бандитские методы, - слегка пожурил я подручного. - Помнишь изречение - "какой мерой мерите, той и вам отмерено будет"?

- Кто-то из твоих любимых философов? Сократ? - неуверенно высказал догадку соратник.

- Мне за тебя просто стыдно, братишка! - не смог удержать я глубокого вздоха. - Это сказал сам Христос. Библию, Цыпленок, надо хотя бы изредка почитывать! Для успокоения души и развития мозговых хранилищ мудрости.

ПОПКА, ДУРАК И Я

Стоя над свежим могильным холмиком, я вдруг ощутил себя невыразимо одиноким и почти несчастным, хоть и был в обществе двух верных друзей-соратников, присутствовавших на скромной похоронной церемонии исключительно только из уважения ко мне.

Цветущие сытые лица Цыпы и Тома не выражали даже тени скорби или печали. Какие-то бесчувственные у коллег души, атрофированные к переживаниям и адаптированные к горю. В силу специфики их чуть ли не ежедневной грязно-кровавой работы, наверное. Впрочем, и среди профессиональных убийц довольно часто встречаются весьма тонкие, сентиментальные личности. Я наглядное тому подтверждение. Однажды, помню, чуть было не прослезился, увидев на трассе сбитую машиной и раздавленную собачонку. В натуре, хотя это была всего лишь самая обыкновенная беспризорная дворняжка.

Где-то высоко над нашими головами в густых ветвях деревьев беззаботно порхали невидимые пичуги, во все горло восхищаясь летним солнечным днем, но их певческие старания на сей раз ничуть не подняли моего настроения. Наоборот, веселый птичий щебет нагло вступал в диссонанс с проходящим траурным мероприятием и мешал мне тихо насладиться благородной печалью.

Если бы под мышкой находился верный десятизарядный "братишка", я, пожалуй, не пожалел бы пару-тройку "маслят", чтоб заставить глупых пернатых тварей угомониться.

Поминки устроили тут же на лесной поляне, в близком соседстве с могильным холмиком.

Цыпа разостлал на траве шерстяное одеяло, а Том выудил из багажника нашего "мерса" спиртное "горячительное" и нехитрую закусь, состоявшую из мандаринов, палки копченой колбасы, хлебного батона и трехсотграммовой банки красной зернистой икры.

Я благоразумно решил обойтись без чисто формальных прощально-заупокойных речей. Просто щедро окропил маленький сиротливый холмик марочным коньяком перед тем, как выпить самому. Но даже отлично выдержанный "Матр" не сумел оптимизировать мое психическое состояние. Стрелка барометра личного настроения как показывала на "пасмурно", так и замерзла там, негодяйка. Натурально-пакостное ощущение потерянности не исчезало. Кстати, мне уже пришлось испытать подобное чувство в нежном младенческом возрасте.

Как-то зимой отец вез любимое чадо, завернутое в ватное одеяло, на деревянных санках без спинки и без страховочных бортиков. В то весьма далекое время родитель мой как раз заканчивал философский факультет Уральского госуниверситета и готовил дипломную работу. В общем, мысленно постоянно витал в заоблачных эмпиреях, решая основной извечный философский вопрос - об отношении сознания к бытию. Поэтому, по ходу, и не заметил, что санки вдруг необычайно полегчали, освободившись от своего живого груза.

Мягко скатившись в сугроб на краю тротуара, я с удивленным отчаянием смотрел на быстро удалявшуюся родную фигуру в куцем драповом пальто и молчал. Разговаривать я тогда еще не умел, а зареветь в голос почему-то не догадался. Впрочем, в душевном дискомфорте пребывать мне пришлось совсем недолго - кто-то из прохожих строго указал незадачливому папаше на его безобразную расточительность в отношении собственного потомства. Кстати, я был и остался единственным чадом в семье. Так что потеря явилась бы для предков не банальным расточительством, а настоящим банкротством - катастрофой. Но это так, к слову.

- Пусть земля будет покойному Наркоше лебяжьим пухом! - торжественно провозгласил я, намахнув первую поминальную стопку и закусывая сочным мандарином.

- И чего, Евген, ты так расстраиваешься из-за какого-то глупого попугая? слегка посетовал Цыпа, самозабвенно уплетая столовой ложкой свое излюбленное рыбное лакомство.