Фридрих Незнанский - Ошибка президента

Это все Сережка-кореец, который забегаловку в порту держит. Ну, ты эту нашу примечательность знаешь, дядька тебя водил. Там дым коромыслом у него вовсю: прошлую неделю погода вдруг хорошая установилась – жарища, как летом. Я к Анисимовым через порт ходила, упарилась вся. Мимо «Тигра» иду, смотрю, машин японских штук десять: понаехали и из Чугуевки, и даже какие-то корейцы из Находки.

А как погода испортилась, я одна дома кукую. Хорошо хоть газета у нас своя появилась, «Коренной дальневосточник». Посылаю Грише две статьи из нее, про новый порт и про попа Аввакума, ему надумали памятник ставить.

Про памятник здесь идет спор, где ставить. Одни говорят – в бухте, куда первые переселенцы причалили, другие – ближе к устью Аввакумовки. А чего, думаю, спорить, когда статуи-то нет еще и в помине. Да и кто его знает, как этот поп выглядел. Портретов с него не рисовали, а фотографии тогда, поди, и не было. Но уже, говорят, какому-то скульптору во Владике заказали.

Телевизор совсем плохо показывал, я его и не включала, а вчерась пришел ко мне какой-то бородатый парень, корреспондент из Москвы, выспрашивал про театр – историю нашего поселка писать хочет. А я-то толком и рассказать ничего не могу – так, с пятого на десятое. Был бы Гриша дома, он бы рассказал как следует. Это он умеет, да ты и сам, Славик, знаешь; какой у тебя дядька. Вот этот корреспондент и спросил, чего, мол, телевизор не смотрите. Не работает, говорю. А он говорит, сейчас посмотрим. Раз-раз – и починил.

Чуть не забыла про главное. В районе новый коэффициент дали и пенсию в полтора раза подняли. Хорошо, конечно, народ доволен, но уж как-то это странно.

А вообще, Славик, поговаривают наши, что все это неспроста. Что тут твой дядя Гриша ко всему этому руку приложил. Вот я и думаю, а может, оно и правда. Может, твой дядя Гриша попал к какому-то высокому начальству. Язык у него подвешен лучше некуда, а ведь он и так человек ВИДНЫЙ (это слово было специально подчеркнуто). Так вот я и подумала, может, оно и верно говорят. Ты стороной узнай, как там и что. Только про этот вопрос дяде не сказывай, а то заругается.

Ну, хватит писать, а то рука устала.

Заходил дружок Гришин, участковый Федор Степаныч, справлялся, приедет ли он к началу охоты.

Приветы передают соседка Нюра с Иван Трофимычем и ихний Володька, Борис Захарыч, Саша Большой и Саша Маленький и все остальные из клуба, Ванда Михайловна, Федор Степаныч, Петя Утайсин, да, почитай, все ольгинцы.

Славик, береги дядю.

Твоя тетя Зина».

Слава развернул газетные вырезки: «Увековечим нашего общего деда отца Аввакума», «0льга-2000». Он мельком пробежал глазами первую: «В нашу эпоху гуманизации и возвращения к истокам… пустил святые корни в исконно русском Приморье… десница отца Аваакума навечно осенит крестным знамением расцветающий город…» – чушь какая-то. Вторая заметка была под стать первой: «Крупный рекреационный центр для японских туристов… инновационные технологии рыбообработки… плантации женьшеня и аралиевых… ведущий авиаузел российского Приморья…»

– Ну и начудил старый дурак, – пробормотал Грязнов-младший и чуть было не скомкал обе статьи, но потом аккуратно сложил их и сунул в конверт вместе с письмом.

Где в Можайске проживает Вячеслав Михайлович Тимофеев, 1934 года рождения, судимости сняты, узнать не представило труда. Бывший Попердяка скрываться не думал, жил под собственной фамилией, служил сторожем на Можайском молочном заводе и в этом году оформлял пенсию, но работать собирался продолжить, нынче, как известно, на одну пенсию не проживешь.

Турецкий категорически запретил Ирине выходить из дома и открывать дверь кому бы то ни было, а сам поехал в Можайск. Этот город многим напоминал Князев, но публика была все же не столь провинциальной – чувствовалась близость Москвы.

Попердяка, он же Вячеслав Тимофеев, жил в небольшом домике на окраине Можайска неподалеку от того молочного завода, который охранял сутки через сутки – на две ставки.

Он сам и открыл Турецкому.

– Мне нужен Вячеслав Михайлович, – вежливо попросил Турецкий.

– Это я, а вы кто будете? – хитро прищурился хозяин.

Турецкий изумился. Он бы никогда не признал в этом неряшливом старике, от которого шел какой-то кисловатый запах, того молодого человека, которого знал по фотографии. От хозяина не укрылась его растерянность. Он ехидно посмотрел на Турецкого и снова спросил:

– Что забыли, кто вы есть-то?

– Следователь Турецкий, – Саша поспешно достал удостоверение и протянул его Тимофееву.

Тот взял удостоверение в руки и все с той же иронической улыбкой прочел:

– «Турецкий Александр Борисович, старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции…» Ну что ж, очень приятно, гражданин следователь, советник юстиции, что вспомнили старика. И на что я вам понадобился? Или снова какое-то дело решили на меня повесить?

– Ну зачем же вы так сразу, Вячеслав Михайлович, – скачал Турецкий. – Просто хотел с вами потолковать.

Он говорил как можно любезнее, хотя Тимофеев не понравился ему с первого же взгляда, а со второго понравился еще меньше. Было в нем что-то грязное, даже склизкое, и Турецкий вдруг подумал, что, пожалуй, побрезговал бы есть пищу, приготовленную этим человеком, хотя и надеялся, что тот не станет его особенно угощать – хозяин казался бедным и одновременно жадным.

– Ну проходите в избу, – сказал Тимофеев. – Ладно уж, давайте потолкуем. Все живой человек, хоть и следователь, – сказал он за спиной Турецкого, когда пропустил его вперед при входе в комнату.

Турецкий вошел в «избу». Это оказалось низкое помещение с прокопченными, невероятно грязными стенами, которые когда-то, видимо, были зелеными. Там стояло несколько предметов мебели – стол, буфет, диван. Мебель когда-то была обычной – полированной, лакированной, но затем ее почему-то покрасили масляной краской, видимо, зеленой, но с тех пор принявшей неопределенный серый цвет грязи. Занавесок на окнах не было, да они вряд ли и были нужны здесь, все равно снаружи мало что можно было бы разглядеть через мутные стекла.

– Присаживайтесь, – махнул рукой Тимофеев, – видите, как живет теперь русский человек. А все они, проклятые!

Турецкий не стал уточнять, кто такие «они», ибо это завело бы слишком далеко, а ему внезапно захотелось как можно скорее покинуть это помещение. Поэтому он решил сразу же приступить к делу.

Он вынул из папки фотографию и протянул хозяину.

– Вячеслав Михайлович, посмотрите на этот снимок. Что вы можете сказать об этих людях?

Тимофеев взял протянутую фотографию. Внезапно его лицо исказила дикая гримаса. Турецкому даже стало не по себе, он и представления не имел, что человеческое лицо способно так быстро менять выражение– насмешливо-ироничная маска, которая была на лице хозяина все время, пока Турецкий с ним разговаривал, напрочь исчезла, и ее место заняли смертельная злоба, ненависть, какая-то животная ярость. Никаких сомнений относительно того, способен ли этот человек на убийство, практически не оставалось.