Валентин Жаров - Девятая благодарность

ВЕЧЕРОМ В ОКОШКАХ ДОМОВ желто горят электрические лампочки. Кругом подступает к селу рыхлая пахота. И такая же черная, как перевернутая тракторами земля, опускается быстрая весенняя мгла.

Иван Васильевич ввел во двор лошадь, распряг ее, поставил в сарай. Постучал в окошко. Тяжело брякнул запор.

— Ты, что ль? — сонно спросила жена.

— А то кто же?

— Поздно.

— Не в кино ведь, не опоздал.

Вздохнув, жена пошла за ведром. Скрипя дужкой, поставила его у порога, положила на табурет мыло…

К потолку, оклеенному голубыми обоями, прилепился над абажуром светлый круг. В углу деревянная кровать с пузатой периной. На подушках желтые головки — дочки спят.

Жена достала с полки тарелку. На плите темнел большой котел, над которым колыхался пахучий густой пар.

— Я сегодня пеструю приколола, не неслась…

Жена угадывала: приехал муж очень усталым, а усталость у него после долгих разъездов обычно переходила в злость, недолгую, коли не встревать попусту; пережди — и муж сам в разговоре обо всех своих хлопотах расскажет.

Под вышитой салфеткой мурлыкал приемник. Жена присела спиной к лампе. В морщины на лице, как в щели, набились темные тени, которые при разговоре мягко шевелились.

— Машины — те за лето изматываются, так ремонтируют их. А человека, тебя взять, как после такой работы вылечишь?

— Для человека все равно запчастей нет, — сказал, склонившись над тарелкой, Иван Васильевич.

— Отпуск-то тебе положен?

Иван Васильевич повел костлявыми плечами. Ел быстро; разваристая курятина сочилась жиром.

— На крышу-то всего пять штук шиферу и требуется, взамен битых, — вдруг сказала жена и шумно вздохнула. — Выписать своему участковому милиционеру не могут. А ты там от темна до темна.

Как сахарные, хрустели на крепких зубах Ивана Васильевича куриные косточки. В усталых его глазах отражалась лампочка под абажуром.

— Всего пять штук шиферу выдать, — не унималась жена.

— Чего ты меня совестишь? Я же о ремонте крыши первый заговорил.

— Вот и я говорю.

«Как молодой, неугомонный-то, — вспомнила с тайной улыбкой жена. — Непоседлив: летом, бывает, что и домой не приедет, а дома по хозяйству — грядки окучить, залить потолок цементом или стены оклеить обоями — приходится со стороны людей звать. Недомовитый», — положив руки на стол, опечалилась в который раз жена.

Под ногами прохаживалась сытая кошка. Жена убрала со стола опустевшую тарелку, смела крошки в ладонь.

— Пошел бы уж, как все мужики, в механизаторы. Милое дело — водил бы трактор. Железа бы на крышу получил, не то что шиферу.

— Мне и за мое дело немалое спасибо от людей.

— Да я разве что говорю, — жена выкинула кошку в сени, подтянула гирьку на часах. — Завтра опять за свои дела?

— А как же.

Печка приняла под свою теплую тень Ивана Васильевича. Он пошевелился, придвигаясь к ее горячему белому боку.

В приемнике сухо потрескивало, два диктора вперемежку читали последние известия: далекие незнакомые колхозы справились с пахотой, южные механизаторы уже готовились к уборке.

«Завтра — помогу по дому, у младшей дневник надо б проверить», — закрыв глаза, загадал себе Иван Васильевич; в руках, ногах пела, таяла усталость. Стар, видимо, уже: быстро ко сну клонит. Хотя ему, точно колхозному председателю, и некогда сейчас отдыхать, не до того — весна, пахота, чужие люди понаехали, строители, дорожники, шоссе новое прокладывают… И бродят мысли, бродят.

Не о пяти штуках шифера заботы Ивана Васильевича. И не только жена и две дочери на плечах его. Через год миллионы должен зарабатывать их колхоз: оцинкованным железом заблестят крыши, добра-то сколько прибавится..

Сквозь сон услышал стук в окошко. Разлепив глаза, увидел пристывшие к стеклу лицо и две ладони.

— Иван Васильевич!

— Что ты… А?

— Позвонили, Иван Васильевич. Давайте, быстро седлайтесь и в Ковригино. На сельпо замок сбили!

Жена засуетилась первая. Разговаривать не о чем, все понятно. Выбежала во двор к сарайчику, отодвинула запор, сама вывела лошадь:

— Ну же, застоялась, мертвая…

ВЕРТОЛЕТ сверкнул серебристым зонтом. Земля под вертолетом развернула длинный и широкий ковер. Разлинованы огромные серые квадраты — пахота. Белый шовчик перечеркнул ковер, вдоль шовчика протянулись тонкие нити проводов. Пилот будет вести вертолет над этой дорогой до поселка Сарыкча, куда со специальным заданием следователя вылетел старший оперуполномоченный по дознанию лейтенант милиции Николай Серебряков.

Полуприкрыв глаза, лейтенант думал о том, что через шесть дней будет уже год, как он женат, и какой у него, то есть у них с женой, забавный сын. Сейчас он лежит, наверное, в коляске под деревом и смотрит удивленными глазками в небо…

Внизу вдоль дороги поплыли в два ряда, будто связанные тенью, белые домики.

Вертолет резко спускается ниже. Его тень нырнула с крыши во двор, взобралась на следующую крышу. Поселок Сарыкча.

— ДА НУ, ВХОДИ ЖЕ, — ворчливо проговорил конвоир, вводя в комнату коренастого парня, и попридержал его за рукав.

Серебряков сказал привычно вежливо:

— Садитесь.

Парень стоял и медленно, внимательно осматривал комнату.

— Прошу прощения, товарищ лейтенант, — выступил вперед конвоир. — Он у нас совсем не слышащий, не говорящий. В районе, вот, один глухонемой.

— Ах да-да!.. — Серебряков ругнул себя за невнимательность. Ведь он только что прочитал об этом в документах. Постучал карандашом по столу.

— Сызмала еще оглох, — пояснил конвоир. — А может, и родился так, никто не знает. Отец его на фронте без вести пропал. Мать в сорок шестом году умерла от болезни какой-то… На шахте он отвальщиком работает; никакой грохот ему нипочем.

Конвоиром был пожилой, рябоватый милиционер, загорелый, с черными морщинками у рта, давний местный житель. Об Илье Жухове, этом глухонемом парне, он знал многое. Правда, все его сведения ограничивались фактами официального порядка: когда родился, где работает и живет, как ведет себя дома.

— Все-таки мне его необходимо допросить, — вслух самому себе сказал Серебряков.

— А что допрашивать? И так ясно. В протоколе все указано.

В пространном протоколе, действительно, преступление Ильи Жухова описывалось очень подробно. Ворвался в дом к соседу, учинил драку с трактористом Ермаковым, убежал, а когда Ермаков настиг его, уже в доме Жухова, последний ударил его топором; указывалась величина раны. Потерпевший отправлен в больницу без сознания.

— На другой день лишь очнулся, — добавил конвоир, присаживаясь у двери. — И тоже не знает, почему его этот глухой изувечил. Говорит: «по природной злобе».