Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

Когда Климов позвонил в квартиру тридцать семь, дверь открыл красавчик, супермен с широкой ослепительной улыбкой. Может быть, на год-два моложе Климова. Серебристый галстук с холодным металлическим отливом и такой же, стального цвета, отлично скроенный костюм, делали его похожим на движущийся манекен. Весь его облик словно говорил, что себя надо баловать. Другие об этом не позаботятся. На таких, как он, женщины сперва смотрят с опаской, затем с вожделением. Блеск для того и блеск, чтобы слепить.

Представившись, Климов прошел в указанную комнату. Хозяин любезно предложил располагаться в кресле.

— Кофе? Чай? А может, пиво баночное, а? Есть шведское…

— Спасибо, я по делу.

— Ну, — недовольно протянул блестящий манекен, и лицо его вновь озарила ясная улыбка. — В Европах пиво не считают алкоголем, грех отказываться, грех… Так я схожу?

Он уже двинулся было на кухню, но Климов жестом возразил: не надо.

— Тогда бананы?

Эта его насквозь фальшивая манера улыбаться, как ни странно, вынудила согласиться.

— Один, не больше.

Через минуту на журнальном столике стояло широкое блюдо из тонконарезанного лакированного камыша с горкой бананов. Кажется, хозяин был доволен. В его доме вышло так, как он хотел. И сел напротив гостя.

— К вашим услугам.

Климов перешел к делу. Он сказал, что ему стало известно об ограблении квартиры, в которой он сейчас находится, и положил свою дерматиновую папку на журнальный столик.

— Почему вы в милицию не обратились?

Задереев улыбнулся. Мягко. Снисходительно.

— Версий здесь гораздо меньше, чем это может показаться.

— А точнее?

— Банальное неверие в ваши возможности. Как говорится, полный расцвет общества: никто ни за что не отвечает. Вы — за меня, я — за себя.

— Зачем такие крайности?

— Простите. Я, кажется, сморозил глупость.

— Ничего. Я к этому привык.

— Нет, в самом деле, — оживился стоматолог. — Куды бедному хрестьянину податься? По статистике количество квартирных краж за этот год взлетело на сорок процентов! Вот я и решил, что в моем случае разумнее отреагировать как при семейной ссоре: кто-то должен уступить. Взять чужую вину на себя.

Климов возразил:

— Что хорошо в семейной жизни, не совсем подходит для общественной. Мало того, как вы сами должны догадываться, ваше умолчание делает вас как бы соучастником кражи. Понимаете?

— Слова! — вяло махнул Задереев. — Тот, кто меня обворовал, плебей: утащил шапку, куртку, семь видеокассет, а того не понял, идиот, что вот за эту махонькую статуэтку, — он поднялся с кресла и вынул из книжного шкафа изящную фигурку китаянки, нюхающей цветок, — любой советский толстосум отвалит кучу денег. Это же конец семнадцатого века, уникальная вещь, школа семи мастеров! Я уже не говорю о том, что статуэтка эта украшала спальню одного из полководцев маньчжурской династии Цин.

— Такая старинная вещь?

— О! Тот, кто понимает…

Задереев недоговорил и бережно прижал фарфоровую китаянку к покрасневшей от волнения щеке.

— Какое чудо!

Он еще понянчил у себя в руках блистательную статуэтку и так же бережно, как прижимал к щеке, поставил в нишу книжного шкафа.

Климову показалось, что хозяин в ослепительном своем костюме на какое-то мгновение превратился в старца, скупердяя и подагрика, с трясущейся плешивой головой.

Когда он вернулся в кресло и посмотрел увлажнившимися, умилительно блестевшими глазами, дескать, понимаете, о чем я говорю? — Климов счел неприличным выпытывать подробности того, как и откуда статуэтка очутилась в этом доме. Да у него и времени особо не было на экскурсы в историю. Он только спросил Задереева, что тот думает о Звягинцевых, о соседях по площадке.

— Их ограбили пять дней назад, ровно через двое суток…

— Знаю, — отмахнулся стоматолог. — Сперва ограбили меня, а после их.

— Так что вы о них скажете?

— Два сапога пара. Растяпы. У самой у нее — бзик, маниакальная страсть чистить зубы. Она имеет массу полотенец: для рук, для лица, для ушей, для… не будем уточнять для чего, махровые для родственников, марлевые для гостей… Когда к ним ни зайди, все время генеральная уборка. Страхолюдина, а мнит себя гранд-дамой. Отец ее — побочный сын Лаврентия…

— Берии? — изумился Климов.

— А то кого же? Любил, бродяга, комсомолок.

— Вы хотите сказать…

— Да, — не дал ему договорить хозяин дома. — Все женщины живут обидой. Моя дурища тоже.

— В каком смысле?

— А в таком. Будь сейчас у власти кто-нибудь из той когорты, из эмгэбэшной элиты, Звягинцева бы напомнила кое-кому, кто ее папочке дал вид на жительство. А так шипит и жалит мужа. Кобра. Впрочем, так ему и надо, размазне. Другой давно послал бы ее к маме, а этот нет… Он, видите ли, верный муж… и семьянин… А я гуляка, бонвиван, повеса… Да! Живу и радуюсь, не пропадать же деньгам попусту. Ведь кто такие мы, мужчины? — нарочито ироничным тоном спросил он и поднял палец. — Выгодные приживалы, безобидные авантюристы. Выгорит — хорошо, не выгорит — еще лучше. Никто не вечен под женой.

Он неожиданно подмигнул и так по-свойски растянул свой рот, что не улыбнуться в ответ было нельзя.

— Цены растут, жить веселее.

Климову показалось, что для демагога он слишком рассудочен, а для настоящего мужчины чрезмерно болтлив.

— Я слышал, у Звягинцева в этом доме проживает мать?

— Живет! — небрежно произнес хозяин и показал глазами на бананы. — Да вы ешьте! Я их как-то не люблю, держу для… — он прищелкнул пальцами, — исключительно дня дорогих гостей. Жена в отъезде, не пропадать же деньгам попусту.

Климов взял банан и начал очищать его от кожуры.

— И кто она, эта старушка?

— Груша моченая! — откинулся на спинку кресла Задереев. — Стерва, каких свет не видел.

Он поднял глаза к хрустальной люстре, помолчал, вздохнул.

— Между прочим, столбовая дворянка.

— В самом деле?

— Совершенно точно. Перетока-Рушницкая. Это она после лагерей и ссылок стала Яшкиной.

Есть банан расхотелось.

— Откуда вы все это знаете?

Задереев многозначительно прищурился.

— А у меня друзья. В соответствующем заведении. Лечу им зубки, — и не преминул добавить: — Плата информацией. Когда имеешь дело с людьми, трудно рассчитывать на благодарность, вот и довольствуюсь, чем бог послал.

— По принципу, чем хуже дела, тем шире улыбка? — не удержался от легкой подковырки Климов, и тот рассмеялся.

— Вот именно.

Климов положил заморский фрукт на блюдо и перехватил взгляд Задереева.

— Скажите, вы в картинах разбираетесь?

— В каких?

— В абстрактных.

— Надо посмотреть.

— Да вы их видели.

— Не понимаю.

— У Звягинцевых две висели.

Климов указал рукой на дверь.

— Обратили внимание?