Айше Лилуай - Я наблюдаю за тобой

Чтобы изменить документ по умолчанию, отредактируйте файл "blank.fb2" вручную.

Я позову тебя, эхо уснувшее,

Ты мне ответишь, и время минувшее

Встанет из пепла

и с песнею ветра

В сердце вернется ко мне.

В каждый свой зов всю Вселенную вкладывать,

Душу свою так жестоко обманывать,

Тешить, как прежде,

фальшивой надеждой…

Вот моя жертва тебе.

Сердце заблудшее, эхо зовущее,

Спутало нити… Былое, грядущее,

Черное, белое, мнимое, сущее

В жизни единой сплелись.

В душу впивались осколки холодные.

Больно.

Куда же ты, сердце свободное?

С воем набросились тени голодные.

Вот и расколота жизнь.

Отзвуки эха то звонче, то глуше…

Уши закрой и не слушай, не слушай!

Прочь уходите, не спящие души!

Прочь колдовство и обман.

Прочь прогоняю я эхо манящее.

Прошлое – мертвым,

живым – настоящее.

Лоскуты рваные памяти проклятой

Пусть заберет океан.

В просторном гроте, темноту которого освещали лишь несколько факелов, раздался пронзительных крик. Звук этот будто тонким лезвием порезал слух собравшихся, и казалось, что ударила молния, хоть небо за пределами пещеры было ясно, и океан спал.

- Именем конунга приказываю: убейте ребенка! – прозвучал суровый повелительный голос.

Он принадлежал высокому статному мужчине с курчавой светло-рыжей бородой, которая покоилась на стальном рыцарском панцире. Глаза человека сверкали, и словно осколки льда блестели холодные голубые зрачки, на лице же застыло жестокое каменное выражение.

Это было лицо того, кто не ведал жалости.

- Нет! – дико закричала молодая черноволосая женщина, которая сидела, окровавленная, на каменном столе и прижимала к груди новорожденное дитя. – Нет! Прошу, только не ее!

Остальные женщины – их здесь было около двадцати – молча обступили свою подругу, ненавидящими глазами глядя в лица собравшихся вокруг палачей, и бледные губы их шептали невнятные слова – должно быть, проклятия. Чего они хотели? Отсрочить смерть ребенка, чтобы он мог разделить их общую участь и умереть с честью?..

- Молчать, ведьма! – рявкнул человек с бородой. – Твой жалкий звереныш – такое же сосредоточение зла, как и ты!

Молодой солдат уже приблизился к кольцу женщин, чтобы отнять ребенка от груди матери, и пленницы зашипели, будто дикие кошки, и, ощетинившись, стали скалить зубы. Однако стоящий доселе в тени седой старик, в таких же доспехах, что и остальные инквизиторы, и с накинутой на узкие плечи бардовой мантией, подошел к предводителю и негромко ему сказал:

- Послушай, Торсвог, к чему тебе кровь ребенка на руках? Знаю, что тобой руководит вера и преданность государю, знаю, что предателей нужно покарать… Но подумай: эта девочка может быть нам очень полезна, если воспитать ее как следует.

- А как же кровь гадюки-матери в ее жилах?

- Не волнуйся за эту кровь. Я сам воспитаю девочку, сам! Уж мне-то можешь довериться.

Седовласый Свенгор – очень мудрый и властный человек. Сам конунг его боится.

А Торсвог – хоть и великий воин – не догадывается о том, что хитрый и алчный старик жаждет власти, а маленькая ведьма, ох, как поможет ему добраться до трона!

И судьбоносная рука дергает Торсвога за язык, и, подняв руку с открытой ладонью, он коротким возгласом останавливает солдата.

Свенгор величественной поступью приближается к шипящим по-змеиному ведьмам, и глаза его глубже океана. Вид его, спокойный и непреклонный, внушает осужденным пленницам больше ужаса, чем мечи солдат и ярость Торсвога и его соратников.

Дрожа и скуля, расступаются затравленные волчицы перед стариком, и он подходит к молодой матери.

- Отдай мне свою дочь, ведьма, и я позабочусь о ней, - спокойно, но в то же время властно говорит Свенгор, протягивая вперед свои страшные морщинистые руки с пожелтевшей от старости кожей.

Женщина сомневается.

- Нет, сестра! – визгливым, срывающимся голосом кричит одна из самых старших пленниц. – Не отдавай кровь и плоть свою, дитя великого Ангтора, в лапы этих клятвопреступников! Дочери героя должно умереть достойно!

Свенгор смотрит на говорившую с безразличием, и руки его все еще протянуты к новорожденной.

- Лучше пусть твоя дочь умрет вместе с нами, сестра! – подхватывает другая ведьма. – Это должно быть великой честью для нее и для тебя! Пусть умрет!

Но мать переводит взгляд на ребенка, и в ее глазах, наполненных слезами, впервые за долгое время светится нежность. С тяжелым вздохом она обращается к Свенгору:

- Возьми ее, старец. Назови ее Торой. И будь с ней добр.

Старик берет девочку на руки и, решительно разворачиваясь, шагает прочь.

- Нет! – кричат женщины. – Позор! Принять помощь от одного из них! Отдать дочь Ангтора на воспитание жалким псам! Позор! Позор!

- Молчать! – приказывает Торсвог, с яростью вращая горящими глазами в глубоких глазницах. – Пусть начнется казнь!

Свенгор уходит из грота с ребенком на руках и не смотрит назад.

Он сотни раз видел, как сжигают ведьм, и ему неинтересно, что сейчас будет происходить внутри пещеры.

И вот старик уже стоит на берегу океана и смотрит на волнующуюся поверхность воды, и ветер треплет его длинные седые волосы, и небо падает… падает…

Дикие крики гнева и боли доносятся из-за спины. Гулкое эхо, что многие века бродит по пещере, лишь усиливает их.

Маленькая Тора плачет.

- Тише, тише… - успокаивая ребенка, шепчет Свенгор. – Спи, дитя Омганга [1] Омганг - город в Норвегии, куда в старину ссылали ведьм. В настоящее время относится к коммуне Гамвик. …

Небо сурово нахмурило свои седые брови-облака, глядя в холодные синие глаза Северного Ледовитого океана. Было сыро и тихо. Только слышалось, как волны, гонимые мощными течениями, шипя, бурля и пенясь, разбиваются о серые скалы.

Пронизывающий до костей ветер раскачивал лодку и пускал по поверхности воды крупную рябь. Передернув плечами и поплотнее закутавшись в меховой тулуп, Стеин вновь схватился за весла и сильными резкими взмахами направил свое маленькое суденышко к узкому входу в залив.

Здесь, за воздвигнутыми водой и временем воротами фьорда, между двумя каменными стенами, нависающими над океанской гладью, молодой норвежец чувствовал себя как дома. Поэтому он замедлил ход лодки и повел ее зигзагами, любуясь, как правое весло врезается в волны. Наконец, причалив и втащив свою неизменную сосновую спутницу на береговую гальку, Стеин встряхнулся и зашагал вдоль кромки воды, с наслаждением проводя озябшими пальцами по влажным шероховатым скалам, кое-где покрытым пушистой порослью зеленого мха.