Владимир Михайлов - Искатель. 1962. Выпуск №3

Офицеры склонились над книжкой. Громов сосредоточенно перелистывал страницы…

«На картошку — 12 коп.

На лук — 8 коп.

На селедку — 16 коп.

На редькина — 10 руб.»

— Ну, убедились, что чепуха? Картошка, лук, селедка, редька… Чепуха!

— А ты подожди, — старший лейтенант снова раскрыл книжку и отчеркнул ногтем последнюю строчку, — ты вдумайся.

— Редькина… десять рублей, — медленно сказал Громов,—

Редькин… Почему не редька? И потом немыслимо купить одной редьки на десять рублей. Черт возьми! Это же… фамилия! Ну конечно же! Ребята, Редькин — это один из тех, у кого есть фамильный рубль…

Через день Громову сообщили: «Интересующий вас Редькин проживает вдвоем с матерью семидесяти лет и ведет исключительно замкнутый образ жизни. Посещающих не установлено. С соседями не общается. Выяснили, что у матери имеется какой-то знакомый по имени Сергей Сергеевич, из числа бывших товарищей сына по секции нумизматов».

Громов положил сообщение в дело. Как же попасть к Редькину? Прийти просто так? Но старуха его не знает и ничего не расскажет. Может быть, познакомиться с Редькиным? Нет. Это долго и почти безнадежно. И Громов отправился к… Сергею Сергеевичу.

… — Извините, в прошлый раз мы не познакомились, — сказал бородач-нумизмат, — Сергей Сергеевич Остроусов — это некоторым образом я. Чем могу?

— Я прошу вас помочь мне, — сказал Громов, — вы знакомы с матерью Редькина. Она вас ни в чем не станет подозревать…

— Вы хотите, чтобы я на старости лет превратился в земского ярыжку? Нет-с, молодой человек! Что касается интеллектуальной консультации — извольте. А это… Нет, нет. Не моя, так сказать, профессия.

— Поймите, — сказал Громов, — я не могу сам обратиться к матери Редькина и не могу с ней откровенно обо всем говорить. Не имею права рисковать. Дело слишком серьезное.

— Серьезное? — переспросил нумизмат. — Вы, наверное, преувеличиваете. Я догадываюсь: речь идет о краже коллекции монет. Это, конечно, серьезно, но не трагично.

— Речь идет о краже Мадонны Микеланджело. Речь идет об убийстве человека. Я думал, вы будете последовательны и поможете мне до конца. Значит, я ошибся. Что ж… Прощайте!

Повернулся и пошел к двери. Он ждал, что его остановят, вернут, но его не остановили.

…Впервые за несколько месяцев у Громова было прескверное настроение. Раздражало все — и громкие голоса в соседнем кабинете и телефонные звонки. И вдруг Громов понял: ему просто обидно за другого человека… Опять звонок. Незнакомый голос торопливо бормочет:

— Так не забудьте: завтра в пять.

— Что в пять?

— К Редькиной пойдем в пять. И не воображайте, что мне захотелось стать Шерлоком Холмсом. Меня Микеланджело убедил и вообще…

Громов положил трубку на стол и долго с наслаждением вслушивался в пронзительные гудки…

Дом, в котором жил Редькин, был из числа тех, что до революции назывались доходными. У него были грязные обшарпанные стены и несметное множество парадных.

— Вот здесь их квартира, — сказал Сергей Сергеевич. — Что вы хотите узнать у старухи?

— Только одно: с кем общается Редькин?

— Значит, мы договорились, молодой человек, я представлю вас нумизматом. Не сорвитесь — старуха эрудит величайший. У нас с ней на этой почве дружба. Однажды она убирала комнату сына и потеряла какую-то пустяковую монету. И если бы не я… думаю, ей бы плохо пришлось. Идемте.

Минут пять они стучали в обитую листовым железом дверь, но никто не отозвался. Потом внизу послышался чей-то надсадный крик:

— Семен Семеныч! Где ты там? Устал, батюшка мой, притомился…

— Старуха! — шепотом сказал Сергей Сергеевич. — Приготовьтесь! Помните: хитра и в монетах дока!

Через минуту на площадке появился серый пушистый кот, а за ним и мать Редькина.

— Сережа Сергеевич? — удивленно сказала она. — Откуда? Каким добрым ветром?

— Да вот мы тут… С коллегой, — кивнул в сторону Громова нумизмат, — решили на минутку к Эрасту Тимофеевичу забежать. Посоветоваться. Дома ли?

Они знали, что Редькина нет дома. И все же у Громова беспокойно заныло сердце: а вдруг? Ведь тогда все сорвется.

— Где там… — сказала старуха. — С утра глаза залил — и был таков! Да вы проходите, проходите. А что, Сережа, приятель у тебя симпатичный… И лицо не подозрительное, приятное. И нос курносый, свойский. Глянь-ка, даже глаза смеются! А мне Эрка всегда говорит: «Чужих не пускай! Придет такой — смотришь, из милиции. Пропал я тогда…»

Она взяла кота на руки и, звеня ключами, стала искать замочную скважину.

— Сейчас я тебя, Сеня, покормлю, молочка дам… Ах ты, кыса моя!

Старуха щелкнула выключателем, и грязная лампочка осветила захламленный коридор.

— Я — Анастасия Петровна, — добродушно сказала она и посмотрела на Сергея Сергеевича. — А как приятеля зовут?

— Приятеля Иваном зовут, — улыбнулся Громов.

В комнате Редькина было холодно. Громов с опаской сел на краешек продавленного плетеного стула, осмотрелся.

— Что же у вас тут уныло так, Анастасия Петровна? — спросил он и знаком попросил Остроусова поддержать разговор.

— Да, — заметив жест Громова, сказал Сергей Сергеевич, — именно. Неужели же ничего не изменилось?

Старуха всхлипнула.

— И не говорите! Сын Эрка, не добром будь помянут, вот так доживать заставил. Удивляетесь? А я нет. Он всегда такой — сквалыжный да безразличный к матери-то… У других дети как дети. Работают, матерей уважают. Квартиры заслуживают. А мой… И ведь не сказать, чтоб балбесом рос. Семь классов кончил. И техникум кончил. Хорошим специалистом до войны был. По газу. А в последние годы левые работы начал брать и спился. Теперь вот в «Утильсырье» тряпки стережет. А все для того, чтоб из города не поперли. За тунеядство. Ну, и чтоб «Волгой» баловаться. Напрокат. Вот такие наши дела.

О чем советоваться-то хотели? Монеты небось принесли? Эрка андреевскими двухрублевиками все интересовался. В каком году они биты? Дай бог памяти…

— Да что вы, право, Анастасия Петровна, — развел руками нумизмат) — неужто забыли?

— А ты помолчи. Мне вот Ваня напомнит…

И она, прищурившись, посмотрела на Громова маленькими острыми глазками. Громов молча улыбался. Весь вид его говорил: это же детский вопрос! Он так и сказал:

— Это же детский вопрос.

А про себя подумал: «На какой же странице промелькнули эти проклятые двухрублевики?»

Страниц в книге Винклера было сто семьдесят девять. Громов читал эту книгу в течение двух часов. А сейчас в его распоряжении было две секунды. Хватило одной. Громов сказал:

Это те, что со смешной надписью: «Все росиски»? В 1722 году. Нет, мы к Эрасту Тимофеевичу за другим пришли. Насчет фамильного рубля поговорить хотели. РПУткин, 1835 год. Говорят, тут Эраст Тимофеевич большой спец!