Элла Никольская - Требуется наследник

Дверь немедленно распахнулась.

- Небось, кота хочет. Все котов хотят, кошки никому не нужны.

- Именно он кошечку желает. Говорит, кошечки ласковей.

И на том был приглашен в дом. Любуясь одним глазом рыжей шалуньей, другим он изучал место, где, по описанию, лежал покойный. Под самым окном, там, где чистое пятно выделяется на давно не мытом полу. Всю комнату прибрать тетка не удосужилась. Почему именно под окном покойник оказался? В окно лез, это ясно. Нет, наоборот - из окна вылезал. Если, допустим, с подоконника свалился, то приложился виском об острый угол стола. Такое случается. Труп на спине лежал - значит, спиной вперед падал. Лететь-то невысоко, метра полтора. Но вот угол стола как раз по пути... Незваного гостя толкнули снаружи - тот нападения не ожидал, не собрался - и оказался в комнате под окном с пробитой башкой...

Котенок недовольно мяукнул, державшая его женщина уставилась на Конькова с подозрением.

- Приятеля пришлю, пусть сам решает, брать или не брать.

Ответ был нелюбезный:

- Никого не присылайте. Я котят только в хорошие руки отдаю. Знакомым. Хватит с нас чужих.

И, сделав три шага вперед, прямо на гостя, вредная баба выперла его за дверь.

...А теперь куда? Коньков вернулся к Марье Фоминичне, посидел с ней на кухне, глядя, как ловко она шинкует капусту большим острым ножом. И попросил разрешения осмотреть новые ее владения, совсем недавно покинутые прежними жильцами. Дескать, Паша просил глянуть, с чего в первую очередь ремонт начинать.

- О ремонте, стало быть, думает зятек, - обрадовалась Марья Фоминична, - Ну то-то. Да вы ступайте, Дмитрий Макарыч, там не заперто. Только беспорядок жуткий, вы уж не обессудьте, у меня еще руки не дошли.

Вот и хорошо, что не дошли. Глядишь, в мусоре что-то и найдется.

Осмотр он начал сверху, с такой же башенки, что украшала владение Станишевского. Именно в той спрятана была шкатулка с письмами. Может, и здесь что-нибудь обнаружится.

Препятствие первое - лестница наверх недосчитывалась половины ступеней. Задрав голову, Коньков постоял, прикидывая меру опасности, - ногу сломать, то есть, запросто, а можно и шею. "Привет от покойного мистера Калкина." - сказал он про себя. Наверху наверняка темень кромешная, окна в башне, если мне память не изменяет, фанерой заколочены.

Это второе препятствие легко устраняется с помощью ручного фонаря, если таковой найдется. Вернувшись за фонарем - Марья Фоминична достала с полки малюсенький, как для комарика, фонарик, лампочка чуть теплится Коньков еще и стремянку прихватил и очень скоро очутился наверху, в темной каморке, где воздух стоял затхлый и неподвижный. Тут и двух минут не пробудешь - задохнешься, придется фанеру высадить...

Сделав осторожный шаг, он поискал глазами, куда поставить вторую ногу, кое-как добрался до окна и рванул на себя почерневший фанерный лист, ржавые гвозди сопротивления не оказали, дождем посыпались. Дневной свет проник в башню, позволил оглядеться.

Ну и ну! Да тут спокон веку никто не бывал. Перевязанная бечевкой стопка "Иностранной литературы" за пятьдесят шестой год, "Новый мир" за пятьдесят седьмой, обложка уже не голубая, а серая. Мешок с чем-то мягким Коньков пнул его, ткань лопнула, из дыры поползли капроновые чулки. Груда сапог со сбитыми набок каблуками, растрескавшихся туфель и резиновых галош. А в тех мешках что? Да уж ничего хорошего, соседка знала, что делает, покидая это барахло на произвол судьбы, а точнее - предоставив новым хозяевам его убирать. Незавидная доля. Ближайший мусорный бачок в километре отсюда, возле станции.

Коньков нагнулся, приоткрыл лежащую на полу коробку из-под обуви. В ней, оказалось, сложены какие-то бумаги. Брезгливо пошевелив их, сыщик осторожно, ногой, чтобы не запачкаться, подвинул коробку к стремянке. В одном углу свалены были книги, крыша над ними, видимо, протекала много лет, переплеты плесенью пошли. Черт-те что, а еще интеллигентные люди. Что за книги - Бог весть... Только на помойку или в костер, для чтения непригодны.

Дмитрий Макарыч кое-как приладил фанеру на место, подпер ее гнилой доской и в потемках - на фонарик рук не хватило - с превеликим трудом спустился в комнату, тоже грязную и запущенную, но по сравнению с верхней каморкой тут было еще сносно. Обтер на улице коробку травой и уселся с нею на веранде.

Зря ты, Коньков, жизнью и здоровьем рисковал, - сказал он себе после того, как перебрал вороха пожелтевших довоенных фотографий с обломанными углами, прочитал на обороте все надписи, изучил адреса на конвертах, рассмотрел пейзажи на открытках из Крыма и Ессентуков - все это жалкое, никому больше не нужное, справедливо забытое и брошеное. И только подумал извлек с самого дна коробки еще одну фотографию - эта отличалась от других плотностью и добротностью, сохранились золотые тисненные буквы "Boudoir portret", различим был прихотливый орнамент из цветов, переплетенных лентами. Что-то было написано прямо по орнаменту, но чернила совсем почти выцвели. И лица на снимке утратили четкость - три белых пятна, одно повыше, два пониже и между этими двумя собачья мордочка, почему-то лучше всех сохранилась. Три пары черных точек - глаза, у дамы шапочка надвинута низко на лоб, у девочек повязаны банты - все это только угадывается. Но главное все же - та надпись мелкой вязью.

Наклоняя картонку под разными углами, Коньков разобрал, а скорее догадался, подставляя подходящие буквы в разорванные слова: "Дорогому папочке от Таши (или Тани?) и М - имя совсем уж прочесть невозможно, а также кланяются тебе Дж... и miss Wilson. Москва, 1906 . Дж... - Джек или, может быть, Джей - это востроухая собачонка. Английское имя, конечно, принадлежит даме. Девочка Таша - это Татьяна. Вторая, выходит, Наталья. Но тогда почему имя второй начинается на "М", это самая четкая буква в двух строчках, ее ни с чем не спутаешь. Не "Наталья", значит, и букв в слове больше, чем надо, целых восемь. Похоже, последняя - "а", а предпоследняя "к". "Мормышка" - пришло вдруг на ум, в письме какой-то Мормышке автор привет передал. Но если Мормышкой не собаку звали, значит, это прозвище одной из девочек. Которой? Теперь ясно.

Он долго и пристально вглядывался в побелевшее почти до неузнаваемости изображение. У той, что справа, коса перекинута через плечо. Наталья, в 1906 году ей было лет десять. У второй косички торчат в разные стороны младшая, Татьяна, она и есть Мормышка. Самая маленькая в семье, смешная... Значит, в 1914 году не Татьяне писал Сергей, а ее старшей сестре. Его невестой была Наташа, Таша. А все сразу решили, будто Таша - это Татьяна. Почему мы подумали, что Сергей писал Татьяне? Да потому, что письма хранились в той части дома, где жила именно она, а не ее старшая сестра. В общем, ошибочка вышла. Что это меняет? Да многое меняет.