Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия

— Да-да, вы не ослышались, и презумпция невиновности тоже действует по всему миру, — на хорошем русском языке повторила следователь.

Самсут уже спокойней сделала несколько глотков, перестав стучать зубами о край стакана, и тыльной стороной ладони вытерла слезы.

— Но как я расскажу вам все? Да вы мне просто не поверите. Меня сейчас вообще никто не поймет!

— Ну что вы, отчаяние — плохой помощник в любом деле Просто расскажите мне все как есть — это всегда самое правильное решение, — спокойно ответила девушка — Если вам трудно, когда я сижу перед вами так официально, то я могу сесть рядом, — одними глазами улыбнулась она и, пододвинув стул, села почти касаясь Самсут плечом.

Самсут зажмурилась, как в детстве перед дверью зубного врача, но тут перед ней снова всплыло круглое веселое лицо Нели — ведь тогда смогла же она ни с того ни с сего рассказать ей все. И ей помогли. Надо верить людям, и вообще, надо всегда верить… и Самсут схватилась за свою последнюю соломинку.

Понять рассказ Самсут по-английски, вероятно, было бы совсем сложно, и она, чутьем понимая это, неожиданно для себя, после множества несообразностей, плохо передаваемых английским, а тем более не англичанину, вдруг перешла на русский. Овсанна даже не повела бровью, продолжая слушать столь же внимательно. И по мере рассказа выражение недоверия и сомнения на ее юном лице постепенно менялось сочувствием и состраданием Правда, несколько раз она вполне профессионально прерывала Самсут, задавая уточняющие вопросы, удивлявшие точностью понимания и психологической подоплеки. Когда же рассказ, наконец, подошел к финалу, девушка участливо склонилась к Самсут и положила маленькую руку ей на плечо:

— В первую очередь хочу вам сказать, что не надо так обвинять себя в наивности и глупости — здесь, на Кипре, подобные истории у нас, к сожалению, не редкость. Так что, если вас это утешит — вы не единственная, расплачивающаяся таким образом за свое… легкомыслие Что же касается сути дела, то, мне кажется, я все поняла Но мне надо кое с кем переговорить, а вам пока придется вернуться в ваше временное обиталище. У нас, конечно, не Голландия, где я проходила практику, но тоже вполне терпимо, — с этими словами черноглазый следователь сама проводила Самсут обратно в камеру. — Главное — успокойтесь и пока ни о чем плохом не думайте, — улыбнулась девушка и оставила Самсут наедине со своими мыслями…

Самсут свернулась на койке, словно маленький, уставший от рискованных игр котенок. И время перестало существовать для нее. Впрочем, у человека, пока он еще жив, всегда остается надежда. И Самсут, уже не удивляясь себе, тихонько запела:

В эти странные часы без сна, но и не наяву в душе Самсут действительно поселилось какое-то хрупкое подобие умиротворенности. Она то и дело вспоминала то неподдельное участие, которое светилось в черных глазах Овсанны, и от этого ей становилось легче. Как бы ни обернулась вся эта история в дальнейшем, все-таки и здесь есть человек, который не считает ее ни проституткой, ни воровкой. Здесь ей вдруг вспомнилась одиссея Матоса Головина, и Самсут невольно усмехнулась: похоже, фамилия Тер-Петросян действительно словно магнитом затягивала ее носителей в тюремные застенки…

Минуты текли, а время шло. Самсут так и сидела на сверкающей койке, глядя в окно уже сухими глазами. «А если я обманулась и тут? — невольно стали закрадываться к ней в душу малодушные мысли. — Молоденькая девчонка, что она может сделать? И если она поверила мне, то это совсем не значит, что поверят и ей… Впрочем, пока меня никто не ждет и никто не волнуется. Каринка в курсе. Но ведь если бы меня собирались оставить здесь надолго, то перевели бы в какую-нибудь тюрьму… или, по крайней мере, дали бы поесть…» — от этой неожиданной мысли о еде у Самсут вдруг даже свело в животе, поскольку последний раз она ела сутки назад, если и вообще пару кадаифи в кафе можно считать едой.

Она на цыпочках подошла к двери и стала прислушиваться, но то ли в кабинете было пусто, то ли двери были из какого-то хорошего звукоизоляционного материала, и она услышала лишь звенящую тишину. Неужели ее забыли здесь, и она так и просидит до следующего утра?

Санкт-Петербург, 15 июня, утро

…Линейный околоток в здании международного аэропорта Пулково-2 состоял из двух комнат — одну занимал «обезьянник» примерно на пять посадочных мест, другая отводилась под дело-протокольное производство и релакс. За последний отвечали кожаный диван, телевизор, компьютер и неопределенного цвета электрочайник.

Когда Габузов вошел в отделение, в комнате, помимо Толяна, находились еще двое ментов в форме — сержант, с початой бутылкой пива в руке, и сидящий за компьютером вполоборота старлей. При этом левым своим полушарием старлей поддерживал нить беседы с Толяном, а правым следил за тем, чтобы падающие на экране монитора жабы, падали не абы куда, а именно в специально подставленные бочки. Это было важно, поскольку за каждое точное попадание в углу экрана счетчик начислял бонусы. Словом, оперативно-розыскная деятельность носила самый что ни на есть деятельный характер.

— Чего в дверях жмешься, заходи, — весело приветствовал Габузова Толян. — Вот, господа транспортники, рекомендую: это господин Габузов, бывший следователь городской прокуратуры, а ныне преуспевающий адвокат. Рекомендую разжиться у него визитками, ибо хороший адвокат хорошему менту завсегда пригодиться может.

— Сплюнь, — поморщился сержант и, приняв позу горниста, ополовинил бутылку.

— Так тут плюй не плюй, не поможет. Все под богом ходим, а он, как известно, не фраерской масти.

— А какой? — уточнил сержант.

— Синей, естественно, — подал голос старлей.

— А почему «естественно»? — удивился Сергей.

— Потому что «в законе», — объяснил старлей. Он с явным сожалением свернул свою игрушку и протянул Габузову руку: — Александр, можно просто Шура. Кстати, а визиточкой я бы и в самом деле разжился. Если в течение ближайших дней теща не уберется обратно, в свое родное село Мимишкино, Рязанской губернии, боюсь, может совершиться смертоубийство. Минимум — членовредительство.

— Да пожалуйста. — Габузов полез в свое портмоне.

— Ну, тогда и мне давай, что ли, — пробурчал сержант. — Меня Витей зовут.

— Теперь, когда вверительные грамоты вручены и официальная часть церемониала закончена, предлагаю упромыслить кофейку, — поднялся с дивана Толян, который, похоже, чувствовал себя в этих стенах абсолютно по-свойски. — Ты как, амиго, вписываешься?