Чарлз Тодд - Свидетели Времени

Впрочем, если бы соседи были дома и поспешили на помощь, у грабителя все равно хватило времени забрать деньги и скрыться. Хотя кто-то из них мог его увидеть и дать потом описание.

Жители Остерли, независимо от того, были они прихожанами отца Джеймса или нет, все без исключения были потрясены случившимся. Они собирались небольшими группами, качали головами, обсуждая ужасное кровавое преступление, и все отказывались верить, что такое могло произойти. Слишком необычным и страшным было убийство настоятеля церкви Святой Анны. Многие женщины плакали, их глаза покраснели от слез. Детей усмирили, отослали по комнатам, не отвечая на их вопросы. Какое злодейство — убить священника! Ничего подобного не случалось даже в далеком прошлом Норфолка и уж конечно на памяти живых. Зато теперь об Остерли заговорит вся Восточная Англия.

Мистер Симс занимался теперь не только своими прихожанами, но и прихожанами отца Джеймса, в ожидании замены, которую должен был прислать епископ из Нориджа. Он выслушивал каждого, снова и снова, каким хорошим и добрым человеком был отец Джеймс, как всем помогал, в том числе и деньгами. Кто и зачем убил такого человека?

По городу поползли слухи, все стали коситься друг на друга, охваченные общей подозрительностью. Но постепенно люди стали приходить к выводу, что убийца не мог жить среди них, скорее всего, он откуда-то пришел. Исключено, что это мог сделать кто-то из местных.

Мистер Симс подумал, что, возможно, вернувшись домой, отец Джеймс застал там грабителя, увидел его и узнал, тот испугался, что священник не сохранит тайну, и убил из страха быть выданным.

Нанеся удар, он осознал, что произошло, и ударил еще и еще, чтобы заставить отца Джеймса молчать наверняка. Пока не найдут убийцу, невозможно угадать, что в действительности происходило той ночью.

Симс пытался сделать вид, что не замечает, какие вымыслы охватили город. Но и сам не мог не думать о том же. Человеческая природа у всех одинакова. Оказывается, он не отличался от своего соседа ничем.

Он был на войне и знал, что человек из страха может убить. Убить, чтобы остаться жить самому. Там убивали и воспринимали это как зло, неизбежное для окопов. Может быть, и тот, кто напал на священника, тоже бывший солдат, настолько ожесточившийся, что ему было все равно, чью жизнь он забрал.

И самое страшное, что один житель Остерли вполне подходил под этот критерий. Но Симс пытался не думать об этом, особенно о том, что убийца может убить снова.

Викарий всячески гнал грешные мысли, он не имел права сомневаться. Даже солдат, много убивавший, не сможет поднять руку на священника!

Убийца взял деньги приходской кассы, но насколько их хватит, прежде чем он снова выйдет на охоту? В ту ночь, впервые за девять лет своего пребывания в Остерли, викарий запер на ночь двери. Дом стоял за высокой стеной, перед обширной лужайкой, окаймленной деревьями, такими древними, что они видели не одно поколение его предшественников. Викарий гордился, что продолжает их дело служить церкви. Сейчас дом казался огромным, а его уединенность казалась пугающей и напоминала об опасности и уязвимости.

Он уговаривал себя, что поступает правильно, запирая двери своего дома, — предосторожность не помешает. Но его не покидало сожаление и горечь при мысли, что даже сан и одеяние священнослужителя больше не являются защитной броней, и клирик так же подвергается опасности, как простой прихожанин.

Лондон, октябрь 1919 г.

Бреясь утром, Ратлидж порезался и негромко выругался.

Его сестра Франс, сидевшая у окна на обтянутом цветным ситцем стуле, поморщилась, но ничего не сказала. Когда он снова выругался, она не смогла сдержаться.

— Дорогой, разве обязательно скоблить свое лицо самому? Может быть, позволишь это сделать мне? Наверняка я лучше с этим справлюсь. — Она старалась говорить легко и непринужденно, чтобы его не раздражать.

Но он покачал головой:

— Если я собрался вернуться на службу, то должен все делать сам.

Ратлидж получил увольнение после недавнего ранения и находился дома до полного выздоровления. День тащился за днем, они были похожи как две капли воды.

Ратлидж не выдерживал, ему казалось, что он скоро сойдет с ума.

Франс посмотрела на повязку на его груди, на все еще бездействующую руку, прижатую к телу.

— Почему Ярд позволяет тебе вернуться, хотя ты еще не поправился? Ведь существуют же какие-то правила. Ты с трудом справляешься с пуговицами рубашки, я помогаю тебе надеть ботинки. Разве полуодетый полицейский пригоден для службы, разве он полноценный представитель закона?

— Заткнись, Франс!

— Ну да, я понимаю, что тебе неприятно слышать, когда я упоминаю об этом. Но прости, ты, по-моему, действуешь поспешно и непродуманно.

Он отложил бритву, сполоснул лицо водой и потянулся за полотенцем, при этом уронив бритву на пол. На этот раз он тоже выругался, но уже про себя.

Хэмиш тут же вмешался, как всегда активизировавшись, когда Ратлидж давал волю гневу: «Ты совершаешь безумие, а думаешь, что подвиг».

Ратлидж отозвался вслух:

— Я сойду с ума окончательно, слоняясь изо дня в день по этим комнатам.

Это могло послужить ответом обоим.

Франс поняла брата по-своему.

— Но ты можешь посидеть в саду, ведь погода уже позволяет, или пройтись, что тебе мешает?

Она привезла его из госпиталя и наняла сиделку на первое время, а потом взяла на себя обязанности одевать, раздевать его и терпеливо выносить все его замечания и брань. Приходилось терпеть — с раненым тигром всегда трудно. Она навсегда запомнила, как испугалась, когда приехала за братом и увидела его в первый раз. Ее охватил страх, что она не довезет его живым до дома, так он был плох. Она только начала привыкать, что война закончилась, он остался жив. После четырех лет кровопролитной бойни. Она думала, что, хотя работа в полиции несет определенный риск, полицейских все-таки не убивают. Не должны убивать.

Она старалась быть терпеливой, сдерживалась, прощала.

Ратлидж понимал невысказанную тревогу сестры и ее усилия удержать его как можно дольше у себя дома и не хотел ее обижать заявлением, что ему будет лучше в своей квартире, где он может ругаться сколько угодно, расхаживать по ночам или просто сидеть с закрытыми глазами и пережидать приступ. Ему пора начинать самому о себе заботиться.

Он поднял бритву и ухмыльнулся:

— Франс, ты самая выдержанная женщина из всех, кого я знал, тебе нет равных, ты умеешь справиться с трудной ситуацией. Но поверь, сейчас мне уже хочется побыть без свидетелей собственной слабости.

Сестра улыбнулась:

— Отец был такой же. Когда он болел, ему хотелось заползти куда-то в нору и там отсидеться, подальше от всех, пока не станет легче. Маму это доводило до отчаяния. — Ее улыбка угасла. — Но вернуться на службу, разумно ли это сейчас?