Александр Ольбик - Балтийский вектор Бориса Ельцина

Поскольку батареек для магнитофона я накануне нигде не мог купить (дефицит тех лет был просто баснословный), нужно было найти электрическую розетку, о чем я сказал Борису Николаевичу. Он повел меня на улицу, накрапывал мелкий дождь, и мы прошли в довольно просторную, сделанную из какого-то полированного, под мрамор, камня и стекла террасу. Борис Николаевич прошел по ее периметру и все время к чему-то приглядывался. А я приглядывался к нему и меня очень удивил размер его ноги, совершенно несопоставимый с его гигантским ростом. На нем были обуты изящные мокасины, которые очень осторожно обошли наваленные кучей в углу прекрасные желтые розы... Когда мы убедились, что электророзетки на террасе нет, я поинтересовался - не можем ли мы поговорить в его апартаментах? Оказывается, не можем. "Не хочу, - сказал Борис Николаевич, - говорить при "посторонних ушах", - и он выразительно обвел взглядом стеклянный купол помещения...

Место для беседы мы в конце концов нашли, в вестибюле, за перегородкой, разделяющей его на две части. У стен стояли скамьи и Ельцин, взяв одну из них, отнес в то место, где находилась розетка.

Уселись. Помолчали, пока я доставал из сумки магнитофон и подключал его к электросети. Начали говорить. О чем? Несколько фраз "светского" свойства. Между прочим, я его предупредил, что если буду задавать глупые вопросы пусть он меня поправит.

С ходу врубаться в систему "вопрос - ответ" не хотелось. В этом, как мне кажется, есть какая-то искусственность, суетливость и, если хотите, неуважение к собеседнику. Ведь ему надо "разогреться", собраться с мыслями и в какой-то мере адаптироваться к собеседнику.

Начали мы разговор с вопроса о Х1Х-й партконференции. В какой-то степени она была зеркальным отражением процессов, происходящих в обществе. Процессов разноречивых, суматошных, с "шаг вперед, два шага назад". Но вместе с тем она была непривычно открыта, хотя и с всплесками оголтелого консерватизма. Слово Ельцина на ней был весомо: "Ведь перестройка - это борьба. И вестись она должна не шепотком и не с помощью фигур умолчания, даже если эти фигуры очень кому-то по душе..."

Уже тогда, в 1988 году, отброшенный в сторону от политической и общественной жизни, он видел то, чего многие не замечали или не хотели замечать: "И я глубоко убежден, что без истинно революционных преобразований в политической структуре общества, в экономике, в социальной сфере - престиж социализма не поднять". "Да это же абсурд - называть себя ленинцем и носить в груди ледяное сердце", - эти слова Ельцина как бы предопределили весь дальнейший стиль его политического "сочинения".

По нынешним временам, круг вопросов, который мы тогда с БНЕ затронули, сейчас показался бы наивным и уж никак не "остросюжетным". Ну, кого, например, сегодня можно поразить словами, сказанными им в санатории "Рижский залив": "Социалистическая справедливость - это отнюдь не утопия, как некоторые пытаются ее представить. Если она не будет торжествовать, это рано или поздно вызовет у народа недовольство. Недоверие к партии, к советской власти, к социализму вообще. А мы, коммунисты, кому служим? Народу, но никак не наоборот".

Однако в общественной атмосфере уже ощущался голод на правдивое слово, и то интервью вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Такого еще в открытой советской печати никто публично не произносил...

Был момент в нашем разговоре, который не на шутку меня встревожил. Направляясь на беседу с Ельциным, я прихватил с собой недавно вышедший номер газеты "Московские новости" (17 июля 1988 года), в которых редактор "Огонька" Коротич давал интервью корреспондентам газет "Гардиан" (Великобритания), "Кельнер штадт-анцайгер" (ФРГ), "Коррьере делла сера" (Италия). Я передал газету Борису Николаевичу, и он сразу же начал ее читать. Статья называлась "Демократия - тяжелая работа". Итак, В. Коротича спросили: "Почему ваш журнал не опубликовал подготовленное интервью с Борисом Ельциным?" Ответ Коротича: "В интервью было несколько мест, которые меня поставили в трудное положение... Я попросил его материал доработать, более подробно изложить позитивную программу - как первого заместителя Председателя Госстроя СССР. Думаю, в конце концов интервью Ельцина мы опубликуем..."

Заметим мимоходом, что "позитивную программу" Ельцину действительно удалось изложить, но уже не в ранге заместителя Председателя, а в качестве Председателя... Верховного Совета России. Тут Виталий Коротич, с его феноменальной интуицией, явно промахнулся...

Прочитав строки в "Московских новостях", Борис Николаевич изменился в лице, и я мысленно выругал себя за то, что стал причиной его волнения. Он положил газету себе на колени и стал куда-то смотреть, словно сквозь стену...Взяв себя в руки, он сказал: "Я категорически не согласен с утверждением Коротича. Он искажает факты. Редакция журнала "Огонек" извинилась передо мной и обещала опубликовать мое интервью, был даже указан конкретный срок публикации. Я дал интервью АПН, но напрасно...Три часа говорил с журналистами "Огонька" - ничего".

Из дневника.

23 июля 1988 года. Расстались мы с Борисом Николаевичем довольно тепло. После крепкого рукопожатия он сказал: "Я верю, Александр Степанович, что материал у вас получится хороший..." "Обязательно постараюсь, чтобы получился",- ответил я и мы вместе с Ельциным вышли из вестибюля. На улице по-прежнему накрапывал дождь. Я попросил Бориса Николаевича немного "попозировать" - не зря же я прихватил с собой одолженный мне фотокором старенький "Зенит". Но когда после съемки я собрался уходить, меня окликнул Ельцин: "Александр Степанович, тут две девушки хотят со мной сфотографироваться".

Это были молодые женщины, которые еще раньше, во время нашего разговора, подходили к нему и спрашивали - будет ли он играть в бадминтон? Женщины взяли Бориса Николаевича "в клещи" и попросили их вместе сфотографировать. Что я и сделал с большим удовольствием. Затем одну из девушек я попросил сфотографировать меня с БНЕ. Предварительно я навел фотоаппарат и наметил точку, откуда надо снимать. Так появилась на свет фотография, для меня очень дорогая и памятная. Позже Борис Николаевич сделает на ней такую надпись: "Уважаемому Александру Степановичу в дни нашей откровенной беседы и интересной встречи".

Из дневника.

27 июля 1988 года. Визировал написанное мною интервью там же, в санатории "Рижский залив". Встретились с Борисом Николаевичем опять же через главную медсестру и отправились на второй этаж. Это по существу был этаж-сад - столько там произрастало всякой вечнозеленой растительности. Он повел меня в угол, где стоял ломберный столик и кресла. У Бориса Николаевича лицо было слегка припухшее и я подумал, что это результат недосыпа...И вообще мне показалось, что он несколько не в духе, во всяком случае, был не столь приветлив, как это было в первую нашу встречу в санатории. Но я чувствовал, что дело не во мне, ибо со мною в дальнейшем он был предельно дружелюбен, шутил, и как-то азартно сделал на фотографии дарственную надпись.