Рут Ренделл - Птичка тари

Ему не нравилось, что Лиза стоит рядом, она чувствовала шедшие от него волны холода. Бруно казался милым и ласковым, он выглядел добрым, но Лиза подозревала, что на самом деле он таким не был. Люди вовсе не всегда оказываются такими, какими должны быть, если судить по лицам.

Мать, которая наблюдала за ней из окна (как она говорила, «присматривала»), улыбнулась и помахала рукой, поэтому Лиза решила, что ей не возбраняется наблюдать за ним, как он смешивает краски, выдавливая их из этих интересных тюбиков, а потом покрывает все полотно толстым слоем белого и синего. Она подошла так близко, что почти касалась его руки. Холодные волны значительно усилились.

Продолжая водить кистью по бело-синему полотну, Бруно сказал:

— У тебя есть во что поиграть?

— Я уже выросла и больше не играю, — ответила Лиза.

— Это как посмотреть. Тебе не больше девяти. Разве у тебя нет куклы? — Его голос был похож на голоса, доносившиеся из коробки в запертой комнате.

— Если вы не хотите, чтобы я смотрела на вас, я уйду и почитаю французскую книжку.

Лиза пошла в Шроув-хаус, но вместо того чтобы читать книгу, поднялась наверх, в Венецианскую комнату, где висела картина, изображавшая человека, он, как ей казалось, был похож на Бруно. Или Бруно был похож на него. Ей правильно казалось. На картине был нарисован благочестивый святой, стоявший на коленях в какой-то скалистой пустынной местности, его руки были сложены для молитвы, а вокруг головы сиял золотой ореол. Лиза уселась на гондольерской кровати и стала рассматривать картину. Бруно был очень похож на этого святого, те же длинные шелковистые темно-каштановые волосы, такие же, как у него, ресницы и поджатые губы, которые придавали ему благочестивый вид. Восторженный взгляд святого был обращен к чему-то невидимому в облаках над его головой.

Бруно носил два золотых кольца в одном ухе, а святой ни одного. В этом только и заключалась разница между ними, если говорить о внешности. Лиза вышла с книгой сказок на переднюю террасу, обращенную в сторону сада, и уселась на солнышке читать ее.

В присутствии матери Бруно был с ней намного ласковее. Лиза вскоре заметила это. Они обедали все вместе, и Бруно сказал, как его поразило, что Лиза читает французские сказки.

— Как на родном языке, — сказал он. — У вас, мамаша, талантливый ребенок. Что говорят о ней в школе?

Мать пропустила это замечание мимо ушей и никак не отреагировала на то, что Бруно назвал ее «мамаша». Они разговаривали о том, можно ли Бруно устроить свою студию в маленьком замке, и мать объяснила Лизе, что такое студия. Лиза не была уверена, что она в восторге от перспективы проводить все дни в обществе Бруно.

— Маленький замок принадлежит мистеру Тобайасу, — напомнила Лиза.

— Я напишу мистеру Тобайасу, — ответила мать, — и спрошу, может ли Бруно арендовать его.

Но что ответил мистер Тобайас: «да» или «нет», Лиза так и не узнала, потому что Бруно перебрался в их дом, в сторожку. Это случилось спустя недели две, не больше. Он переехал в сторожку и теперь спал в комнате матери.

В отличие от Хетер он никогда не жаловался на отсутствие ванной.

— Принимать ванну — привычка буржуазная, — заявлял он.

Лиза поискала это слово в словаре доктора Джонсона, единственном словаре в библиотеке Шроува, но не нашла ничего подходящего между «брыкаться» и «бутафорией, поддельными предметами, которые служат заменой настоящим вещам». Поразмыслив, она решила, что «буржуазный», наверное, это то, что противоположно «анархисту».

Окна маленького замка выходили на север, что, по словам Бруно, было хорошо для художников. Хорошо или нет, но времени он там проводил немного, хотя и заполонил его своими вещами — множеством полотен и рам, а также кистями, кувшинами и грязными, испачканными краской тряпками. И он ни разу не ездил в город, чтобы красить дома заказчиков.

Именно в это время Лиза перестала заходить в спальню матери по утрам. Однажды она вошла, предварительно постучавшись, но даже постучавшись успела увидеть Бруно, лежавшего на матери, он целовал ее в губы, а его длинные, темные кудрявые волосы занавешивали ей лицо. Лиза почувствовала, как заливается краской ее лицо и что краска эта странно обжигает щеки. Лиза молча вернулась к себе.

Ее жизнь изменилась. Уже не было того счастья, как в прежние годы. На солнце наползла туча, и свет его значительно померк. До приезда Бруно Лиза иногда, оставаясь одна, радовалась одиночеству, но теперь она поняла, что такое быть одинокой на самом деле.

Ее утешением стал телевизор в Шроуве. Как называется коробка, она выяснила у Бруно. Не то чтобы она рассказала ему, что смотрит его в доме, нет, она не рассказывала ему, что тайком, когда выпадает удобный случай, она смотрит движущиеся картинки. Это он спросил мать, почему у них нет телевизора.

— Я могу привезти свой из квартиры, — сказал он. «Квартирой» он называл меблированные комнаты над лавкой зеленщика.

Мать ответила:

— Нет, большое спасибо, — они прекрасно обходятся и без телевизора. Бруно может ехать домой и смотреть телевизор там, если ему так хочется.

— Ты знаешь, чего мне хочется, — ответил он, глядя на мать с тем же выражением, с каким святой смотрел на облака.

Все чаще предоставленная самой себе и чувствуя себя одинокой, Лиза с легкостью уходила теперь в Шроув почти всякий раз, как у нее возникало такое желание. Она научилась ловко доставать ключ и прятать стремянку. А к тому же, хоть и неизвестно почему, с появлением Бруно мать редко стала запирать ее. Лиза бегала теперь по дому и переносила стремянку из библиотеки в маленькую столовую и обратно. В возрасте десяти лет она обнаружила, к своему удивлению и удовольствию, что ей больше не нужна стремянка. Она выросла. Как мать, Лиза могла дотянуться до ключа, взобравшись на стул и встав на застекленную горку.

Когда мать сидела рядом с Бруно, пока тот рисовал, Лиза смотрела телевизор. В тех редких случаях, когда Бруно увозил мать в машине, она смотрела телевизор. Благодаря телевизору она начала узнавать о внешнем мире.

Именно Бруно заронил в ее голову мысль о том, что пора самой увидеть жизнь как она есть.

Лиза устроилась на заднем сиденье маленькой оранжевой машины. Мать сидела рядом с Бруно, и Лиза видела по оцепенелости ее плеч и неподвижности шеи, насколько неприятна Ив эта поездка. Она позволила Бруно и самой Лизе одержать над ней победу.

Перед этим Бруно сказал:

— В этом вопросе, мамаша, я законченный эгоист. Может быть, ты сочтешь мою откровенность грубостью, но в действительности я только хочу, чтобы мы с тобой могли разъезжать в свое удовольствие, а для этого нам надо брать с собой ребенка. — Он всегда называл Лизу ребенком, точно так же, как всегда называл Ив «мамаша», когда речь заходила о Лизе. — Поездка в город положит этому начало. Начать, а потом мы сможем и на целый день уезжать. — Следующие слова он произнес шепотом, но Лиза услышала. — Это не значит, что, если выбирать, я не предпочел бы побыть с тобой наедине.