Ильдар Абузяров - Мутабор

Он видел, как, играя на своей дуде, факир поднимает по стойке смирно змею, как, поджигая хворост под железной клеткой, заставляют встать на задние, в калошах, лапы медведя. В одной из подворотен в районе трущоб Омар наблюдал, как корейцы, которых предостаточно в Кашеваре, ошкуривают щенка. В другой увидел, как повар забивает тупым, как камень, ножом кому-то на обед козла. Кровь струйкой стекала по желобу разделочного стола. Цена на мясо, зерно и молоко резко подскочила в Кашеваре, но жалость к животным была сильнее, чем жалость к людям.

На ночь торговые кварталы города превращались в жилые, лавочники закрывали свои витрины и выбрасывали весь мусор прямо на улицу, где свою добычу тут же подбирали мусорщики. Омар сидел под аркой, прижавшись к стене, и наблюдал, как кашеварцы запирают свои лавки на съезжающие сверху рол-двери. Люди жили в тех же помещениях, что и работали, и многие уже устраивали себе ночлег и дастархан в торговых залах, постелив на пол тряпье.

Наблюдая узкосемейные хлопоты, Омар чувствовал, что ему уже нет здесь места. Теперь он больше не мог поживиться едой, ибо мусорные контейнеры в свои кварталы спешно увозили мусорщики.

Но тут, о чудо, один за другим жители бедных районов стали выходить из своих домиков и предлагать Омару еду. Кто-то выносил лепешку хлеба, кто-то бутылку воды, кто-то фрукты. Казалось, вдоль узкой улочки выстроилась живая очередь желающих поделиться с Омаром заработанным за день. Подобные очереди в этих районах выстраивались только за дешевым социальным хлебом.

Люди из уст в уста передавали, что на улицах Кашевара объявился дервиш-иностранец, посланный Буль-Буль Вали спасти Кашевар. Наиболее мнительные утверждали, Омар – не Омар, а тайный наставник Мусы, Хизр.

– На, прими часть скромно заработанного, странник! – предлагал один старик яйца.

– Поешь нашего, брат-суфий, и помолись за нас!

Омар видел, что у каждой двери появлялся сам хозяин или хозяйка с чем-нибудь съестным в руках. Даже самые бедные пытались чем-то угодить ему. Одна дряхлая старушка протянула Омару несколько сушеных фиников. А другая пожилая женщина сунула помимо кулька с барбарисками еще и полиэтиленовый пакет, куда Омар смог положить собранную еду.

«Неужели я так стал походить на местного дервиша или Хизра?» – на глазах расчувствовавшегося Омара выступили слезы. После жалости к зверям и жалости к себе пришла и любовь к людям.

За дни, проведенные на улицах Кашевара, Чилим успел приглядеться к жизни трущоб и трудовых кварталов. Он уже понял, что в Кашеваре полным-полно нищих, готовых наниматься на любую поденную работу. Хамство чиновников, поборы, коррупция и несправедливость вынуждали людей постепенно отказываться от человеческого достоинства. Хватало здесь и бездомных. Не раз Омару попадались люди, лежащие прямо на тротуаре на расстеленных газетках.

Но грязь трущоб и бедных районов оказалась не так страшна, как ему виделось вначале. Да, эти люди живут в далеких от стандартов и даже совсем антисанитарных условиях, зато они чисты изнутри. А у тех, которые нанимают для уборки домов горничных и посудомоек, у тех, кто ходит на сеансы очистки тела от старой кожи, у тех в душе настоящая помойка.

Они переводят зерно на биотопливо, в то время как чады Чада и дети Кашевара подыхают от истощения. Сбежав на своих двоих из центра, Омар Чилим сидел в тени кипарисов зооботсада им. Буль-Буля Вали и наблюдал за копошением муравьев. «Все суета сует, – думал он, – а особенно муравьи и люди».

В кармане бултыхалось несколько мелких монет, поданных сердобольными кашеварцами, но в гостиницу он не мог устроиться, ибо все гостиницы и ночлежки в Кашеваре под контролем у ищеек. Да и кто его возьмет без документов и регистрации в ОВИРе? Попроситься к кому-нибудь на ночлег, даже к одинокой старухе, – тоже не вариант. У страха в диктаторской стране глаза велики, а его фото уже распечатали в газетах для домохозяек, на первых полосах которых – эмир в окружении детей. Тиран властвует только там, где его безмерно боятся и боготворят, а Омар не мог себе позволить объедать бедняков, используя их доверие, словно последний аферист. Оставалось одно – смешаться с толпой и колобродить, шляться по бурно-гулящему, засасывающему в себя окраины, центру.

Но ноги не казенные, вот они, сделав круг-другой, и привели Чилима на насиженное и належанное место. Опустошенный Омар сидел на берегу озера, бессильно опустив ладони на коренья и гальку.

Без документов и без собственного имени он больше походил на растение. Он зарывался в чужую почву, словно пересаженный кактус. На собственном опыте Чилим выяснил, как, оказывается, легко потерять свое «я». Как просто перестать быть мыслящим существом и превратиться в мягкотелую субстанцию. В пригретую местным солнцем флору.

Посмотрите на Омара. Вот он сидит, словно надломленное растение, прижавшись к решетке сада, и плачет оттого, что потерял свою личность. И еще ему ужасно стыдно быть лицемером среди добрых и открытых людей, которые пытались помочь ему сегодня чем только могли. Омару было противно презирать кашеварскую культуру, тайно желать Кашевару распада и скатывания в полный хаос и одновременно принимать из рук его граждан еду.

Лицемерие овладело им еще в Санкт-Петербурге. Стоило ему проявить слабость, согласившись на легкую работу в России, как он тут же начал терять свое «я». Он ведь знал, что при большой зарплате, обещанной в фонде, ему ничего сложного делать не придется. Разве что изображать «хорошую мину» при двойной игре. В Питере его ожидали остропряная жизнь и мягкая плоть женщин, вплоть до какого-нибудь «особого» задания.

Прав был Балык-Малик: стоит нам расслабиться, как нами тут же начинают овладевать страсти в виде животных.

Свиная леность и козлиная похоть овладели Омаром. На севере он, как попугай, повторял чужие мысли. Здесь, на юге, словно дрессированная обезьяна, вынужден плясать под дудку судьбы. Только в экстремальных ситуациях мы познаем, кто мы на самом деле. Как выяснил Омар, он больше являлся животным или даже растением, чем человеком. И как назло, в памяти всплыли слова его возлюбленной о том, что он забудет ее, не пройдет и трех дней.

Омар даже настоящее имя своей любимой позабыл. И словно в издевку над ним теперь его невесту зовут Гюляр, что значит «цветок, роза». Вначале он часто повторял ее имя, даже в мыслях, чтобы вжиться в роль шпиона и вдолбить себе в голову новую биографию. А теперь, в наказание за свое усердие поменять не только лицо, но и образ мыслей, он не помнил ничего, кроме этой новой биографии. Поистине, как говорят в Кашеваре, Аллах больше всего не любит лицемеров-мунафиков.