Ильдар Абузяров - Мутабор

– Знаю, знаю, – махнул рукой Муха, – Буль-Буль Вали был аскетом. А я бы сейчас еще немного выпил, слушай, тут нет ничего выпить?

– Может, компот из сухофруктов? – предлагаю я в эту минуту, пытаясь отговорить его от следующего буль, буль, буль… – Или сочку?

– Зачем мне сочок? – облизывает мой друг сочные красивые губы.

– Сочок же слаще. К тому же, если бы у тебя был вместо бутыли вина сочок, ты бы не превратился за один вечер в свинью, обезьяну, павлина и льва.

– И что мне теперь, – не соглашается Мухач, – всю жизнь оставаться человеком? Это же скучно.

Мы сделали еще по глотку кофе.

– Так что давай, переключайся со своей Кати на настоящие события и вливайся в ход истории, – поставил чашку Муха.

– Сегодня, когда ты перебрал с вином, я увидел кучу зверей, которые пытались овладеть твоей душой. И меня самого начало отпускать. Я стал забывать Кэт.

– Но теперь у нас есть другая кошка – «ягуар». Поверь мне, друг, это гораздо лучше. Слушай, а что мы тут расселись? – вскакивая с дивана, спохватился Мухач. – Давай уже продлевать праздник и рвать когти в Москву. Встретим там твою Катю, запихнем ее в багажник, и дальше по трассе до Кашевара. Машина мощная. Триста километров в час пойдем, подменяя друг друга.

– Ты думаешь, Катю не хватятся? – как только друг заикнулся о похищении, я вспомнил безжизненное тело девушки Грегора Стюарта, с которым можно было делать что угодно. Даже запихнуть в мешок.

– После нас хоть потоп! – громко рассмеялся Муха. Его бодрый голос и смех придал мне уверенности.

– Давай компьютер прихватим, – попросил Муха во время сборов, – мои племянники как раз просили меня компьютер привезти на день рождения.

– Бери что хочешь, – сказал я устало, – да, на вот, переоденься.

Я открыл шкаф на роликах и бросил Мухачу костюм.

– Кто нам поверит на границе, если ты в протертых спортивных штанах будешь? Ты же, как мелкий воришка, в них выглядишь. А в костюме ты будешь как настоящий, солидный бандит на реальной тачке.

– Надо будет заскочить в общагу за моими правами и деньгами, – примеряя костюм, сказал Мухач, – это ж по пути! Пусть попробуют нас только не пустить. Я там такой скандал устрою. Оторвусь, наконец, за все унижения!

Мы так и сделали, заехали в общагу, а потом, сверкнув акульим плавником обтекателя, погрузились в ночную мглу шоссе.

– «В темную-темную ночь», – крутил ручку радио мой приятель, пока я крутил баранку. Через пару часов мы поменялись. И так мы планировали меняться до самого утра. Пока один ищет сон или ловит новости из Кашевара, другой рулит процессом.

Порой, глядя на то, что происходит вокруг, мне кажется, что я схожу с ума и постепенно теряю в себе последние остатки человечности. Войны, революции, желание обрести власть над ближним и прославиться любой ценой, и все ради куска пожирнее и места потеплее. В погоне за властью, деньгами и внешним успехом мы лишились самого главного – веры и искренности.

По ночам я лежу с открытыми глазами и прислушиваюсь к крикам и воплям, к тому, как звери рвут человеческую плоть на куски, к тому, как сильные пожирают слабых, к тому, как насилуют и занимаются мужеложством. Я с ужасом осознаю, что все больше привыкаю к мерзостям, творящимся вокруг, и теряю способность реагировать на страдания ближнего. В похоти даже ослица хороша. Истребляйте друг друга как крысы в банке. Плодитесь и размножайтесь, моральные уроды и тупые курицы. Рано или поздно вы все изжаритесь и попадете на стол к дьяволу.

Единственное, что мне остается – это бубнить себе под нос одно слово из глубокого детства. Слово, которое мне говорила мама, читая на ночь сказки. Слово, которое нельзя забыть, иначе тебе никогда вновь не стать человеком. А чтобы его не забыть, главное, не засмеяться над собой и миром. А иначе власть над всем навсегда захватит черный маг.

С другой стороны, «мутабор» – слово, произнеся которое мы уже никогда не будем прежними, мы повзрослеем, прозреем, разочаруемся, будем изгнаны из рая. Мутабор – это что-то невербальное, вдруг обретшее кровь и плоть, но это слово нельзя не произнести. Кто-то должен быть первым. И поскольку моя задача проговаривать – я проговариваю, объясняя, что «Мутабор» всего лишь игра человека в любопытство.

Из века в век каждое поколение должно пройти путь обретения внутренней свободы. Каждое поколение самодостаточно, можно сказать, эгоистично. Каждое хочет прожить свой отрезок жизни с максимальной полнотой. Каждый стремится в молодости любить, веселиться, пробовать опьяняющие вещества, расширять сознание, встречаться с доступными женщинами, поучаствовать в революциях и искать собственную правду. И каждый верит, что его истина особенная, отличная от истин других, и уж тем более от истин минувших поколений. Никто, к сожалению, не учится на чужих ошибках.

Однако, думается мне, нынешнее поколение эгоистично вдвойне. А эго всегда готово идти по головам других, когда дело касается собственных интересов. И склонно винить в своих неудачах ближнего и отказываться от личной ответственности. Очень, очень трудно бороться с эго, когда оно разогревается культом потребления. Очень трудно цинично не засмеяться, когда все вокруг только и делают, что хохочут, потакая и оправдывая свои и чужие мерзость и похоть, слабость и равнодушие, глупость и злобу.

Наш мир действительно стал безумен, и чтобы выжить в нем, нужно самому сойти с ума. Часа в два ночи тюрьму огласило дикое улюлюканье и озарило зарево пожарищ. Это что еще за ночные партии и фраер-шоу? Я поднялся с нар и, прижавшись лицом к прутьям решетки, посмотрел во двор. Железная пятерня обдала холодом щеки и лоб, словно рука грубого тюремщика, пытающегося затолкнуть мое любопытство назад в камеру. Но всех не удержать. В соседнем бараке уже жгли факелы из тряпок и бросали их во двор. Мои сокамерники тоже начали жечь и выбрасывать в окно все найденные бумаги, в том числе и мой недописанный роман. Это было начало большого бунта, ночь ярких огней и острых камней.

Собственно, я должен был быть в том корпусе, в «Черном дельфине», потому что дельфин – на воровском жаргоне значит «жертва преступника». И там действительно находились жертвы преступного режима эмира и мэра – политические заключенные. Но меня, как особо опасного «политического», побоялись держать с другими фанатиками. Или чтобы быть ближе к хозяевам, Ширхан распорядился перевести поближе к себе. Впрочем, даже здесь у меня не появилось больше свободы.

– Шахерезад, я с тобой хочу посоветоваться, – оторвал меня от завораживающего зрелища голос за спиной. Это ко мне в камеру пожаловал сам Ширхан.