Николай Зорин - Окрась все в черный

— Хорошо, давай встретимся. Где и когда?

— Да когда хочешь! Чем раньше, тем лучше. Давай я к тебе подъеду.

— Нет-нет, — быстро отказался я: это было во всех отношениях… неудобно. — Я сам приеду к тебе. В шесть устроит?

— Вполне. Мои на даче, я дома один.

— Да, знаю, твои летом в городе не живут. Значит, договорились.

Я нажал на отбой, отложил телефон и почувствовал необыкновенную легкость, как когда принимаешь какое-то трудное решение. До встречи оставалось полно времени, можно было поработать.

Писалось в этот день мне просто удивительно. Возможно, потому, что не стал терзать себя вопросами: кто есть кто из этих двоих и что собирается сделать мужчина в кресле. Я писал интерьер. Комната стояла перед глазами (на сидящего в кресле я просто не обращал внимания) и была знакома до мелочей, до какой-нибудь царапинки на шкафу или небольшого пятнышка на ковре.

Ровно в пять вымыл кисти, вымылся сам, оделся и вызвал такси — ну, это уже из лихости перед собой, даже из какой-то вредности.

Я сел в такси — и оказался у Генкиного подъезда. Естественно, как же иначе, ведь реальность вернулась. Всю дорогу подшучивал над собой, над своими смешными страхами, которые наконец изжил. Мне было легко, мне было весело, я думал: как странно, вот иду к Генке в гости, он сам этого захотел. Бежал по лестнице вверх и смеялся, но вдруг почувствовал, что смех мой какой-то уж слишком безудержный и веселость на грани истерики. Нужно остановиться и успокоиться. Вот и руки дрожат. Неужели я чего-то еще боюсь? Реальность вернулась… Даже если мой сон — не сон, даже если Генка знает всю его подноготную, бояться мне нечего. А о последних событиях ему вряд ли что-то известно. Да если и так, я все равно ни в чем не виновен: ни в оживших вдруг мертвецах, ни в повторной их смерти. Реальность качнулась у меня в голове, но вернулась на место. Он просто подлец, обычный подлец. Его подлость окончательно разобьет абсурд — в паскудной Генкиной ухмылке нет ему места.

Я остановился у его двери, немного подождал, восстанавливая дыхание, и только потом позвонил.

— Открыто! Заходи! — хрипло и как-то задушенно прокричал Гамазинский.

Мог бы и сам открыть. Хотя это вполне в его духе. Сидит, по обыкновению, в кухне в своем любимом кресле. Как-то он рассказал, что купил его у антиквара за страшные деньги, кресло это якобы принадлежало Кандинскому. Врал, конечно. Или просто прикалывался, его не всегда поймешь.

Я открыл дверь, шагнул в квартиру — и замер, наткнувшись на его взгляд. Генка действительно сидел в кухне в кресле, спиной к окну, лицом к прихожей, то есть в данном случае ко мне. Взгляд был застывший и какой-то зомбированный. В руке Гамазинский держал пистолет, пистолет этот был направлен прямо на меня. Одна из его очередных шуточек?

— Привет, старик! — попытался я не заметить пистолет. — Что поделываешь?

Он ничего не ответил, только нервно дернул щекой, словно у него зуб болел. Лицо его оставалось все таким же напряженно застывшим. Если и шутка, то не слишком ли далеко он зашел? Вряд ли пистолет заряжен, вряд ли это вообще настоящий пистолет, и все же…

— Ты чего? — прикрикнул я на него и нервно рассмеялся. — Это не смешно!

— Не смешно, — хрипло проговорил Генка. — А я и не смеюсь. — Рука его вздрогнула.

— Опусти пистолет, дурак! Что за хрень ты затеял?

— Не могу, Филь. Извини, не могу. — Голос его задрожал, и рука, сжимающая пистолет, задрожала, прямо-таки ходуном заходила. — Понимаешь, Филь, я должен тебя убить. — Он чуть не плакал, честное слово! Черт! Неужели здесь что-то серьезное? Неужели он действительно…

— Убить? — Я все же держался, не давал себе испугаться по-настоящему. — За что же? — спросил как можно более равнодушно. — Из-за того инцидента на выставке?

— На выставке? — переспросил Генка, будто не понимая, о чем речь. — Ах, ты это имеешь в виду! Нет, какая там выставка! Видишь ли, Филипп, я смог найти место… то самое место, где ты стал гением. — Он проговорил это совершенно серьезным тоном. — А теперь у меня нет другого выхода, как только тебя убить. — Он всхлипнул. Плачущий Гамазинский — это уже перебор, это так жутко! — Я сам виноват. Зачем я в это полез? Еще утром… я думал. Я не врал тебе, когда мы разговаривали утром, хотел по-честному. Я не заманивал тебя сюда обманом, очень прошу, поверь и запомни. Я не… Прости, теперь у меня нет другого выхода.

Он опять всхлипнул и на секунду опустил взгляд. Только на секунду, но мне этого хватило. Я рванул на себя дверь и выпрыгнул на площадку. Вместо жидкого хлопка двери я успел услышать оглушительный звук выстрела. А потом опять реальность куда-то уплыла. Я оказался в абсолютной — той самой — темноте и отчетливо услышал тонкий, надрывный крик мужчины из моего кошмара. Но мысленно дал себе пощечину и вынырнул. Впрочем, не до конца, потому что… Мне представилось, что стою я не у Генкиной, а у своей опечатанной двери, все еще с тех пор стою, да и никаких «с тех пор» не было — продолжается та минута. Нужно позвонить к соседям и узнать… Нет, нужно просто открыть дверь ключом — у меня ведь есть ключ от квартиры. Какой я дурак — как все просто! Почему я не догадался открыть свою дверь? Почему я поверил?…

Эта дверь, эта Генкина дверь, тоже скоро будет опечатана, подумалось мне вдруг — и это была последняя мысль нереальности. Я вынырнул окончательно. Прислушался — за дверью все было тихо. Что он там делает? Сидит в своем кресле, оплакивает неудачный выстрел? Какая мне разница, что он делает? Не прислушиваться нужно, а уходить.

Любой нормальный человек на моем месте так бы и сделал. А я поступил как полный идиот. Послушав еще немного и ничего не услышав, приоткрыл дверь, заглянул в квартиру. Поступок в высшей степени безрассудный, даже необъяснимый. Нового выстрела не последовало. Тогда я открыл дверь пошире и вошел, правда, очень осторожно, не выпуская ручку двери, в любой момент готовый убежать. Генка сидел все на том же месте, в кресле, у окна, голова его была низко опущена, и что-то вообще в его позе было неправильное.

— Генка! — испуганно окликнул я его, но он никак не прореагировал. — Гамазинский, хватит прикалываться! — Он даже не шевельнулся.

Я сделал шаг по коридору, потом другой — ручку двери пришлось отпустить — дверь хлопнула. Генка и на этот звук не прореагировал. Я двинулся дальше, подошел совсем близко. Рука Гамазинского, безвольно повисшая, все так же сжимала пистолет, а сам он… Я тронул его за плечо. О господи, что я делаю, ведь ясно же, ясно, что мертв. Тело его качнулось, тело его повалилось на меня. Затылок его был пробит и в крови. Чертов прикольщик, почему он выстрелил себе в затылок?! Кто же стреляет в затылок? В лоб, в висок, в конце концов, в рот…