Николай Зорин - Окрась все в черный

— Еще раз хочу подчеркнуть: эти люди не жертвы, а солдаты, павшие на поле боя науки.

— А Гамазинский? Он-то в эксперименте не участвовал.

— Гамазинский! — с ненавистью выкрикнула Беляева, в первый раз за время их разговора утратив спокойствие. — Из-за него все чуть не рухнуло. Узнай я раньше…

— Узнай вы раньше, было бы по крайней мере одной жертвой больше. Буланова, частного детектива, которого нанял Гамазинский, вы бы тоже устранили. А так успел уехать и тем спасся.

— Да, вы правы, — опять совершенно спокойно согласилась она.

— А зачем было устраивать весь этот спектакль с его самоубийством? — спросил Андрей.

— Я очень ценю любой материал, — тонко улыбнулась Наталья Сергеевна, — даже такой. Не могла я просто так его устранить, не извлекая хоть какой-то выгоды.

— Какая же здесь выгода?

— Когда Сосновский ему позвонил и из их разговора стало ясно, что Гамазинский в курсе наших дел и хочет рассказать об этом Филиппу, наши люди пришли к нему и заставили убить Сосновского. Ему просто не оставили выбора: либо он, либо Филипп. Конечно, Гамазинский согласился. Он ведь не знал, что патрон в пистолете, который ему выдали, холостой и что он все равно уже подлежит уничтожению.

— Но для чего все это было нужно?

— Это была подсказка Сосновскому. Что он увидел, когда вернулся в квартиру? Что Гамазинский мертв. Какой сделал вывод? Что он застрелился. На него это должно было произвести очень сильное впечатление. И кроме того, подсказать, что ему-то самому нужно делать. Я знала, что два года назад, когда погибла его семья, Сосновский уже пытался застрелиться.

— Ну да, вы ничего не упустили. Каждую крошку подмели и использовали в хозяйстве. — Бородин поднялся, открыл дверь и крикнул группе, оставшейся в холле: — Увести ее!

— Подождите! — спохватился Андрей. — Последний вопрос. Каким образом вводился антивирус этим людям?

— По-разному. Конечно, никто из них не знал, что стал участником эксперимента. Препарат легко переносится. При помощи автомата-инжектора его легко и безболезненно можно ввести даже на улице, в толпе народа, в очереди. Еще вопросы?

— Нет. — Андрей повернулся к Бородину. — Можете уводить.

Беляеву увели. Андрей задержался в комнате. Кресло, в котором он сидел, не отпускало. Он вдруг почувствовал жуткую усталость. И тут зазвонил его телефон. Денис.

— Он вышел из квартиры, — взволнованно проговорил он. — Стоит у подъезда. Похоже, вызвал такси.

Андрей посмотрел на часы на стене: половина девятого. Все правильно, вечер… Вот и последний этап. Успеть бы, не опоздать…

Он ехал на предельной скорости, благо дороги в это время были пустыми, он так торопился. И все-таки чуть не опоздал. Сосновского смог отыскать уже на Болгарской — он шел по этой темной, пустынной улице далеко впереди. Андрей вышел из машины и последовал за ним пешком.

Вот Филипп остановился, удивленно осмотрелся, словно не узнавая свой дом. Неуверенно поднялся по ступенькам крыльца, открыл дверь и вошел. Через минуту в комнате вспыхнул свет. Андрей приблизился к самому дому, осторожно заглянул в окно: Филипп держал в руках конверты с пластинками, довольно долго держал, не зная, какую из двух возможностей выбрать. Наконец решил, поставил — зазвучала песня Роллингов «Окрась все в черный». Подходящая музыка, ничего не скажешь!

Филипп вытащил из-за пояса пистолет, сел в кресло, закрыл глаза. Все правильно, все идет по плану, нужно дать довести ему свой жуткий ритуал до конца. И нет никакой реальной опасности: патроны холостые. Все идет по плану… Если сейчас ему помешать, он повторит попытку и тогда, возможно, его не удастся спасти. А сейчас нет никакой опасности. Надо позволить ему пережить свою смерть, только так он сможет возродиться, только после этого сможет жить дальше. Вот только какая смешная штука получается: именно этого и хотела Беляева.

Песня закончилась. Филипп взвел курок. Вот сейчас… Андрей зажмурился. И тут ему в голову пришла ужасная мысль: они перехитрили Филиппа, подсунули ему холостые патроны, что, если и он перехитрил их, что, если обо всем догадался и сейчас в пистолете у него самая настоящая пуля?

Он постучал в окно, чтобы отвлечь, помешать. Филипп повернулся к нему — взгляды их встретились, — улыбнулся и приставил к голове пистолет.

Ждать больше было нельзя. Андрей выбил стекло и влетел в комнату. В этот момент и прозвучал выстрел. Уже не соображая, что делает, не понимая, что вот ведь Сосновский цел-невредим после выстрела, Никитин бросился к нему и стал вырывать пистолет.

— Кто вы такой, черт побери?! — закричал Филипп и взвыл от боли — кажется, Андрей сломал ему руку.

— Кто я такой? — Никитин удовлетворенно усмехнулся — ему удалось завладеть пистолетом. — Один из приглашенных, я же вам говорил. Частный детектив Андрей Никитин.

Последняя фраза прозвучала как-то слишком вычурно, как-то неуместно гордо, и Андрей засмеялся. Засмеялся и Филипп, потирая ушибленную руку.

— Частный детектив? Вот уж чего не ожидал!

Моя роль определена: я — подсматривающий за чужими тенями. Андрей Никитин разбил стекло, выкрал меня у смерти и великодушно уступил эту роль. Я иду по хрустящим колким осколкам жизней тех, кого написал, и тех, кого мне еще предстоит написать. Я не могу изменить ход реальных событий, но в моей власти переиначить человеческие истории, перекроить их на свой лад — возможно, более счастливый.

Мои мертвецы мертвы по-настоящему, тут уж ничего не поделаешь. На моей темной, пустынной улице зима, вечная зима. Редкие фонари так тускло горят. И осколки стекла хрустят под ногами. Именно здесь они встречают меня — молча, в ожидании смотрят. Я знаю, чего они ждут. Новых картин, новых историй. Без боли, без страха, с надеждой на счастье. Что ж, когда-нибудь напишу. Инга в моей новой истории отпразднует год своему ребенку. Станислав найдет в себе мужество уйти от жены к своей единственной любимой женщине. Анатолий Бекетов устроит персональную фотовыставку в Париже. Анна удачно выйдет замуж. Нина Шмелева устроится работать в замечательную семью няней к очаровательному ребенку, который никогда не плачет, а только смеется. Я напишу самые счастливые моменты их новых жизней. И тогда, может быть, они отпустят меня.

А пока иду, все иду по моей зимней улице Болгарской. Осколки стекол, как снег, колко хрустят под ногами. Дохожу до крыльца… В окнах не горит свет, и музыка не слышна. Там давно никто не живет. Присаживаюсь на ступеньку, зачерпываю ладонью осколки, как снег, — в предчувствии боли. Боли нет. Это действительно снег, и, значит, действительно прошло полгода, и, значит, действительно наступила зима, обычная зима по сезону, и вечно зимняя моя улица ни при чем.