Надежда Зорина - Приговор, который нельзя обжаловать

Жаль, что Софья не передала всю рукопись: интересно было бы узнать, что в первых трех главах…

Глава четвертая… Еще немного коньячку, и он готов будет начать… Ну вот, готов. Страх притупился, можно начинать.

Парк. Ну да, все правильно – с этого момента и началось их знакомство. Он это помнит, прекрасно помнит, но удивительно, как Софья запомнила, ведь она была тогда такая маленькая. Боже мой, какая же она была хорошенькая! Эти пухленькие детские щечки – и глаза мученицы. Это было так потрясающе! Даже без стихов. Но когда она прокричала своего «Карлика», он просто впал в экстаз. Невероятно – и прекрасно, и убийственно одновременно.

Да разве он виноват, что она тогда так его потрясла? Любой бы на его месте потрясся и захотел бы сделать то, что в конце концов сделал он. В этом нет преступления, это просто естественно. За что она теперь его так казнит, в чем обвиняет? В том, что он причинял ей боль? Не он причинял, она сама от любого соприкосновения с жизнью ощущала боль, нечеловеческую, ненормальную боль. Он-то при чем? Она с больной душой родилась, а он только помог направить в правильную колею эту боль.

Он забрал ее детство, но дал взамен славу…

Ну да, дал славу, какая ни одному ребенку не снилась. А что касается детства… Детства у нее и без его вмешательства не было бы. Она и тогда уже, в парке, в трехлетнем возрасте, не была ребенком. Никакого детства он у нее не забирал, разве можно забрать то, чего не было? Так в чем же он виноват? И разве сам он не мучился? Разве сам не сомневался?

Мучился, еще как! И сомневался и мучился. Да только не оттого, что Соне плохо, а оттого что… Ну да, да! Да, да, да! Он ей завидовал! Страшно, невыносимо завидовал! С одной стороны – ее ярчайший талант, с другой – его серенькая, весьма посредственная, анемичная поэзия. Он это понимал, прекрасно понимал, всегда понимал, но когда встретился с Софьей… Да ведь в тот день он чуть не убил себя. И все свои стихи в тот день он уничтожил. Развел костер в ванной и сжег… Наутро опомнился. Но мучиться не перестал. Все свои стихи он знал наизусть. Да их не так много и было. Стихи не пропали, но мучиться он все равно не перестал. И опять с невыносимой тоской стал думать о смерти: жить невозможно, теперь невозможно, но и умирать страшно. Как это так – взять и убить себя, убить – и перестать существовать, навсегда перестать. Но ведь и жить нельзя. Нельзя жить, нельзя писать, когда Софья…

Все утро он продумывал способ самоубийства, остановился на снотворном как наиболее простом и безболезненном, и чуть было не осуществил, но потом опомнился.

Он опомнился… И захотел убить… Но не убил, не убил, потому что опомнился окончательно, стал пробивать ее первую публикацию. Он ведь не убил ее тогда!.. Ведь не убил же! Это так легко было сделать. И никто бы на него не подумал – да кому бы это в голову пришло?

А потом…

Он потому с таким наслаждением и причинял ей боль… Да, он причинял ей боль, наслаждался ее болью. Потому что вынести ее сам без боли не мог, ее существование, ее стихи вынести. Он не мстил, он просто защищался.

Но ведь он же ее не убил, все-таки не убил. Он продолжал пробивать ее стихи, только этим и занимался. Все предисловия к ее сборникам написаны им, и с какой любовью написаны! Да, он любил ее, хоть и изо всех сил ненавидел!

А потом, когда она умерла… Не было страшнее несчастья. Он ведь искренне, искренне переживал!..

Сегодня, вероятно, умрет он сам. Ну-ка, какую она ему смерть уготовила? Она, конечно, написала об этом.

Коньяку, сигарету – и дальше читать.

Обвинения, опять обвинения, ну сколько же можно? Да ко всему она его еще представляет каким-то мелким, трясущимся за свою жизнь трусом. Вот это уж несправедливо! Вот это просто клевета! Будто он смерти так боится, что теряет рассудок. Вот уж нет! Разве он боится? Разве он когда-то боялся? Он даже однажды задумал себя убить. И убил бы, если бы… не опомнился. Да и сейчас, когда ему грозит такая опасность, разве боится? Ну да, боится, сейчас боится. Но ведь любой бы на его месте боялся! Это так естественно – бояться смерти. Любой самый храбрый храбрец боится.

Телефон? Вот оно что! Вот какая участь ему уготована! Ему подбросили телефон с взрывным устройством! Очевидно, на вечере, вместе с рукописью подбросили. Как же он не заметил?! И все это время сидел рядом с бомбой, а думал, что в безопасности. Хорошо, что успел дочитать! Ему в любой момент могли позвонить… Нужно срочно избавиться от телефона!

Да где же он? Маленький розовый дамский мобильник-раскладушка – так он должен выглядеть. В кейсе нет. Где же тогда? Подбросили в карман пальто? Тоже нет – ни в карманах, ни за подкладкой.

Раздеться и осмотреть всю свою одежду – вот что нужно сделать…

Он с ума сошел. От страха, от ужаса совершенно перестал соображать. Телефон, конечно, где-то в квартире. Убийца проник и подбросил. Потому и замок заедал. Только как тут все обыщешь, столько вещей! Можно и не успеть.

Ах, какой он дурак! Да ведь если он не ответит, не нажмет кнопку приема, и взрыва никакого не произойдет. Надо только не отвечать – и все. Будут звонить – а он не ответит. Тут ведь так и написано:

«… открыл крышку телефона и нажал на кнопку приема».

А если не открывать и не нажимать…

Но зачем Софья все это так конкретно расписала? Неужели не понимала, что тем самым предупреждает его? Или тут какая-то штука, которую он не может понять? Или она полагала, что он добровольно согласится дать себя убить, следуя ее инструкциям? Ну нет! Он убить себя не даст!

Он понял! О телефоне она написала, чтобы сбить его с толку. На самом деле бомба установлена не в телефоне, а где-нибудь… в каком-нибудь бытовом домашнем приборе. В электрочайнике, в телевизоре, в компьютере или… В обогревателе! Решила повторить шутку. Ха-ха! Смешно, не правда ли? Но ведь как просто все разрешается. Он не будет пить чай, и до телевизора ли ему теперь? И дошутить ей шутку не даст. Первые три главы закончились, а в конце четвертой придется поставить многоточие. Конечно же он доживет до утра, купит домик в деревне, напишет еще много хороших стихов – боль и ужас действительно отличные стимуляторы. Переживший сегодняшнюю ночь, он станет великим поэтом. Нужно только ее пережить…

Прежде всего вырубить под корень все электроприборы, затаиться – и пережить.

Телевизор – долой! Компьютер – к черту! Чайник – прочь! Что еще?

Господи! Телефон! Стационарный телефон! Да ведь, скорее всего, он-то и таит главную опасность! Наверняка бомба здесь… Вот как она хотела его перехитрить. Вырубить, вырубить!

Все. Коньячку для успокоения нервов, и можно вернуться к первой странице. Перечитать по новой, уже совершенно спокойно.

… Вот уж чего он совершенно от себя не ожидал – это того, что уснет в такой ситуации. А он взял и уснул, сидя на полу, читая рукопись Софьи, незаметно как-то задремал. Но что же его разбудило?