Оксана Обухова - Садовник для дьявола

Потом. Он вернулся на дачу. Тогда еще строительство домов только начиналось. Застал тут Катю. Пригласил ее для разговора в кабинет.

Что и как там происходило, я не знаю. Когда я вернулась с совещания в мэрии, у ворот уже стояла карета скорой помощи.

Сухой до треска голос Веры Анатольевны надломился окончательно, она замолчала.

– Паша знает? – тихонько спросила баба Надя.

– Мужья и жены обо всем узнают последними. Паша ничего не знает до сих пор.

– А Аня знала? Лена знает?

– Конечно нет! Анна так и умерла в неведении. Лена. появилась, когда роман уже закончился. Дело прошлое. Я велела Катарине не приближаться к младшему сыну, пригрозила, что расскажу все Павлу – как и отчего умер его отец, кто был всему причиной. Одиннадцать лет назад я Гену пожалела. Не стала взваливать на него обвинения в гибели Алеши.

– Гена Катю любил?

– Наверное. Я никогда не могла понять, где между сыновьями простое соперничество, где чувства, а не желание досадить, позаимствовать то, что тебе не принадлежит.

– То есть Гена мог просто из вредности спать с женой брата?

– Как вы, однако. – замялась Кузнецова. – Геннадий – закрытый человек. Во всяком случае, был таковым для меня.

– А Аню он любил?

– Анечка была потрясающей девушкой. Закончила консерваторию по классу фортепьяно, подавала большие надежды как пианистка. Но мне кажется, хотя и не совсем уверена, – она неправильно поняла надежды Геннадия. Он искал жену – индивидуальность. Пожалуй, мирового масштаба. А Анечка. она выбрала карьеру жены и матери. Наверное, ошиблась. – Из трубки донесся звук, как будто Вера Анатольевна попыталась отпить воды, захлебнулась. – Простите, Надежда Прохоровна, мне что-то нехорошо.

– Да, да, Верочка, отдыхай! Прости, ежели чего. Спокойной ночи.

Прожив долгую жизнь, Надежда Прохоровна давно отвыкла чему-то удивляться. Картина семейных отношений сложилась в голове, не вызывая изумления. Соперничество братьев – старая история. Но вот талант, как первородство, за чечевичную похлебку не купить.

Если только талантом жены попробовать похвастаться.

И то не вышло. Не потешила Аня чужого честолюбия. Детишками занялась, судя по фотографиям – располнела.

Как тут к прежней любови-то, что под боком обретается, от досады не вернуться?..

Все ж первая любовь. Красивая, холеная. Скучает.

Такие себя обожать завсегда позволят, а сами – лед льдом.

Бедная, бедная Вера! Такую ношу в сердце носит.

Надежда Прохоровна покрутила головой. Убрала фотоальбом и снова села в кресло.

А правильно ли Вера думает, что вся любовь – дело прошлое? Что, если вспыхнул роман со старой силой?..

Могла ли тогда Катарина Гену убить?.. Ведь у завистников одна радость – как ближнему досадить. Что, если Гена, не зная о причинах сердечного приступа отца и о договоре свекрови и невестки, решил все брату доложить? Мол, ты тут весь такой богатый и хороший, а я зато жену твою увел.

Могла бы тогда Катя с испугу любовника убить? Молчать заставить?..

Ведь теряла – все. Вера Анатольевна тогда б молчать не стала. Разнесла бы голубков в пух и перья, возможно, и наследства бы Геннадия лишила.

Зачем тогда холеной Катьке не шибко богатый (по ее понятиям), лишенный наследства мужик?

Не нужен он ей. Она с Пашей как сыр в масле катается. Погуливает даже. Зачем ей Гена? Только как любовник – со скуки да всегда под рукой.

Но и Лена в этом случае получает мотив для убийства – ревность. Обиженная женщина на многое способна.

Способна. Но покушение на Веру, рассыпанные бусы совсем ее оправдывают. Елена больше всех от смерти свекрови потеряет. Она совсем перестанет контролировать неуправляемую падчерицу – та только бабушку-то и боится, – защищать ее будет некому, вылетит из уютного дома белым лебедем с одним чемоданом.

Так что нет. Убить своего мужика могла, навредить свекрови – категорическое нет! Одно с другим не вяжется. Ей Верочку, которая за несколько часов до того, как были бусы рассыпаны, насчет наследства намекнула, пуще глаза беречь надо!

Уснуть с первой же попытки Надежде Прохоровне не удалось. По приезде ей постелили в гостевой спальне второго этажа, куда вела узкая крутая деревянная лестница. Сегодня под этой лестницей навзрыд скулила белая болонка.

Весь день Таисия провела в поисках хозяйки – бродила на толстых кривоватых лапках по знакомым тропинкам, обнюхивала каждый куст, исследовала дом, соседское крыльцо.

Вечером подтащила Верину тапку к подстилке возле кресла, подгребла ее под брюхо и только так уснула.

Но ненадолго. Как только баба Надя ушла из комнаты, отправилась за ней. Сначала к удобствам – их, слава богу, починили! Изъяли из жерла унитаза тот самый красиво расписанный фломастером памперс пупса. (Верочка Анатольевна приказала домочадцам не ругать соседских девочек за шалость, а сделать разъяснение.) Потом баба Надя решила угомонить собачку, погладила за ушами сидя в кресле, усыпила.

Таисия вроде бы захрапела.

Но как только Надежда Прохоровна поднялась в спальню, по первому этажу зацокали неугомонные собачьи когти.

Таисия рыдала. Запрокидывала вверх лобастую голову, сидела под невозможно крутой лестницей и объясняла всему миру, как тяжело живется покинутым пожилым собакам.

Мир в лице Надежда Прохоровны сжалился. (Или устал слушать совершенно человеческие всхлипы, несущиеся из собачьего горла.) Баба Надя спустилась вниз, прихватила тапку Веры Анатольевны – положила ее на тюфячок возле хозяйской кровати, – сама улеглась поверх шелкового покрывала, накрылась пледом.

Таисия немного покрутилась, уминая тапку, и вроде бы уснула.

А вот состояние Надежды Прохоровны нормальным сном навряд ли назовешь. По незнакомой комнате бродили тени, отбрасываемые низенькими уличными фонариками, старый дом как будто ожил: скрипел деревянными суставами балясин, охал под порывами ветра каждой форточкой, ветви яблонь, общаясь с ровесником морзянкой, постукивали о стены, оглаживали крышу и вроде бы просились внутрь.

Днем эти звуки скрадывала людская суета. Ночью, когда неугомонные ложились по постелям, дом оживал. Надежда Прохоровна опасливо косилась по углам и вспоминала гоголевского Вия и бабушкины сказки о домовых, кровососущих вурдалаках и призрачных «гостях». Что, если вспомнить рассыпанные бусины, делало «гостей» весьма материальными…

Вот ведь напасть!

Надежда Прохоровна обругала себя пугливой курицей и суеверной клушей, покрепче стиснула веки – чтоб не таращиться по темным углам! – и начала считать баранов.

Кудрявые барашки прыгали через веселенький воображаемый заборчик; кучерявые облака плыли по придуманному небу.

Софье Тихоновне пересчет парнокопытных обычно помогал. Надежда Прохоровна споткнулась на тридцать пятом баране.