Андрей Троицкий - Дневник покойника

– Ерунда, не было этого.

– Было, было. Все твои действия воспроизвели эксперты-криминалисты. По делу Свешникова я назначил более десятка экспертиз, так что картина происходившего в его квартире весьма точная. Ты что-то хотел узнать, о чем-то спрашивал старика, а он не знал ответа или не хотел говорить. Ты избивал его на кухне, в прихожей, в большой комнате. Свешников вырубался, ты сидел и ждал. Когда он приходил в себя, бил его чем попало. Уже среди ночи ты понял, что разговор ни к чему не приведет. Воткнул ему заточку под сердце и обломал рукоятку, оставив клинок в теле. Такие заточки из напильников изготавливал твой покойный подельник Максим Клоков, тот самый, которого я подстрелил на даче Антоновой. Втыкаешь заточку, обламываешь клинок, деревянную ручку кладешь в карман. Нет крови, нет следов. Удобная вещь. Правда?

– Брось! Меня на слове не поймаешь.

– Твоего слова не требуется, – сказал Девяткин. – В квартире Свешникова на кухонном столе, покрытом клеенкой, ты оставил свои пальцы. И еще на окне в гостиной, там, где ты его кончил. Хорошие пальчики, четкие, словно в типографии напечатанные. Доказательств достаточно для обвинительного приговора. Даже твоих признательных показаний не требуется.

– Что лепишь, мент?! – заорал Муратов. – Фуфло все это! Доказательств у тебя ноль. И пальцев моих нет.

– На днях тебе предъявят официальное обвинение. Через месяц я оформлю все бумаги и передам дело в суд. Можешь нанять себе десяток адвокатов. Это будет пустой тратой денег. После суда тебя доставят на остров Огненный. Да, да. В страшную тюрьму, где сидят самые опасные подонки, приговоренные к пожизненному заключению. Место как раз для тебя.

Муратов вздохнул, но ничего не ответил.

– Ты хочешь знать, как я вышел на тебя, правильно? – спросил Девяткин. – Случайно. Я подумал: почему бы не проверить твои пальцы и слюну? И взял из урны пустую бутылку из-под воды, которую ты бросил. Такие дела. Хочешь взглянуть на заключения экспертов?

– Подотрись своими бумажками! – сплюнул на пол Муратов.

– Послушай, я могу сделать твое пребывание в тюрьме вполне сносным. Ты будешь видеться с женой; мало того, ты встретишься с адвокатом. Как тебе предложение? От тебя почти ничего не требуется взамен. Нужен только адрес Игоря Грача. Скажу честно: я не знаю, где он скрывается, а мне хочется его поскорее увидеть.

– И я не знаю. А если бы знал, не сказал. Все, больше ни слова.

Девяткин вызвал конвой.

Свадьба дошла до той точки, когда никто никого не слушал и ничего не замечал. Гости, уже поздравлявшие жениха, второй и третий раз подходили к нему, что-то говорили, лезли целоваться и чокаться.

Четыре огромных стола, расставленные рядами, освещали гирлянды лампочек, укрепленные на высоких шестах. Справа от столов полыхали три костра, на них старинным способом готовили казахский плов. В чугунных котлах в кипящем бараньем жире томилось мясо с рисом, сдобренное курагой и сушеными яблоками.

Слева стояла юрта вроде той, в которой ночуют пастухи, только богаче и наряднее. Длинные жерди, сложенные шалашиком, были накрыты не шкурами лошадей и баранов, а белым войлоком. На пол юрты бросили одеяла из шерсти, поверх одеял для красоты расстелили китайские покрывала. Внутри юрты напротив входа положили, один на другой, несколько ватных матрасов. Рядом поставили подносы с фруктами, сладостями и чистой водой. Юрта была устроена для отдыха жениха и невесты. Если бы молодые устали от шума и звуков музыки, они могли поспать на матрасах час-другой, а потом вернуться к гостям.

Галим в юрту не вошел ни разу. Сегодня он выпил много водки, но хмель почему-то не брал, голова оставалась почти ясной. Он продолжал пить и закусывать, что-то кричал, отвечая на приветствия, но за голосами гостей и музыкой не слышал своего голоса.

В юрте на матрасах уже несколько часов подряд лежала Дорис. Она смогла посидеть за столом не более получаса – голова клонилась на грудь. Две молодые женщины проводили ее в юрту и уложили на матрасы. Иногда она пыталась что-то сказать или спуститься с матрасов, но бабка, сидевшая на полу, подскакивала и подносила к губам пиалу с терпким травяным настоем. Дорис делала пару глотков и снова впадала в странное забытье, наполненное теплом.

Когда Дорис пришла в себя в очередной раз, было восемь вечера. В юрте, освещенной светом керосиновой лампы, стоял Фазиль Нурбеков. В нарядном костюме, с напомаженными до блеска волосами он напоминал какого-то известного актера, вот только вспомнить имя не удавалось. Она смотрела на Фазиля, стараясь справиться со своей слабостью.

– Хватит ее пичкать всякой отравой. – Фазиль замахнулся на старуху кулаком. – Она и так ни живая ни мертвая. Чего ты хочешь? Чтобы она тут, прямо на свадьбе, дуба врезала?

– Да я что? – Старуха запахнула толстый халат, вжала голову в плечи. – Господи! Как мне сказали, так я и сделала…

– Запомни, дура старая, если что случится…

Глаза Дорис сами собой закрывались, в наступавшей темноте появлялись светящиеся точки и мелкие звездочки. Они, словно снежинки, кружились в сумасшедшем вихре и уносились за невидимый горизонт. Временами Дорис приходила в себя, старуха подносила уже не травяной настой, а чистую воду, что-то говорила, но Дорис не понимала смысла слов. Она снова чувствовала слабость и тонула в трясине забытья.

Первым заметил пожар отец жениха Батыр Нурбеков. С утра он пребывал в прекрасном настроении, а сейчас попросил дирижера оркестра уступить ему место. Батыр, или, как уважительно называли его земляки, дядя Батыр, забрался на деревянный ящик, крикнул музыкантам, что играть они должны народную песню «Коробочка», и взмахнул дирижерской палочкой. Помахивая палочкой, он стоял на деревянном ящике лицом к оркестру. Музыканты фальшивили, и это заметил даже очень далекий от музыки Батыр. И тут он увидел то, что ни музыкантам, ни гостям свадьбы еще не было заметно, – огонь в доме сына. Пламя охватило первый этаж, кажется, даже лопнули стекла.

Батыр дал отмашку музыкантам, оборвав мелодию на середине.

– Дом горит! – вырвался из горла сдавленный крик. – Дом! Люди, дом горит!

Грунтовая дорога поднималась вверх, и Радченко сбавил скорость до минимума. Он слышал крики, видел людей, бежавших навстречу. Наконец пришлось остановиться, чтобы не раздавить кого-нибудь в потемках. Хлопнув дверцей, Дима вышел из машины и зашагал краем дороги. Народу становилось все больше; казалось, весь поселок бежал к горящему дому. Никто не обращал внимания на оборванца в запыленной одежде и стоптанных башмаках. Кто-то на бегу толкнул его плечом, пришлось посторониться.

В конце улицы Дима свернул налево и оказался на ровной площадке, заставленной длинными столами. Народу совсем немного. Скамьи, на которых еще десять минут назад тесно сидели гости, пустовали. Оркестранты разбежались. Возле котлов с варевом дежурила только одна женщина. Двое мужчин, подхватив за ноги мертвецки пьяного товарища, тянули его куда-то в темноту. Двое других мужчин глядели на горящий дом и тихо переговаривались. Радченко пошел дальше, к белой юрте, почему-то сразу решив, что Дорис там.