Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

– Третий кто? – спросил Генка.

С каждой минутой он мрачнел все больше и больше. Дело, которое ему предстояло, не сулило ничего хорошего.

– Третья, – поправил начальник. – Из ее личного дела и приговора так выходит, что осудили ее как бы под горячую руку. Слова она разные на базаре выкрикивала в адрес Советской власти, а время военное, сам понимаешь. В общем, не о ней речь. Приговор над ней исполнять – не наша обязанность. И вообще, ты усеки, что я тебя не в исполнители определяю, а велю тебе заняться твоим прямым делом: задержать и обезвредить бежавших из-под стражи уголовников. Поскольку они вне закона, оружие разрешаю применять неограниченно. Все понял?

– Я в военкомат явиться должен, – угрюмо сказал Генка. – Знаете ведь.

– Беру на себя, – сказал начальник. – Разберемся потом. После войны. – Он улыбнулся. – Ты, Кондратьев, меня прости на худом слове, я к тебе плохо относился, не верил в тебя, как в работника. Хлипковат ты, рассуждаешь много. Но теперь у меня выбора нет, да и время такое, что не до рассуждений тебе будет. А в твою чекистскую честность я верю. Прощай.

– Один пойду? – Генка напряженно вглядывался в лицо начальника.

– Один, – начальник развел руками: – У меня и у дежурного – своя задача, от горкома, так что – сам понимаешь. Времени у тебя, парень, считай, что нет. Немцы вот-вот войдут в город. Запомни! Бойко живет на Коммунистической, двадцать. Ты теперь – Бородулин Иван Сергеевич, сын погибшего насильника. В городе ты не случайно – ждешь немцев, а из последнего, тайно полученного письма отца знаешь, что он сидел в одной камере с Бойко и сообщил тебе адрес родителей этого Бойко – для пристанища на первый случай. Письмо прямо сейчас напиши сам, почерка там все равно не знают. Остальное придумаешь по ходу дела.

– Меня не опознают? – на всякий случай спросил Генка.

– Родители и сестра Бойко мне неизвестны, будем надеяться, что в милицию они приходили самое большее по паспортным делам, – сказал начальник. – А вообще-то риск есть, скажу прямо. И большой риск. Все делаем без подготовки, на «ура». Боишься, что ли?

– Что мне делать потом?

– Потом, – начальник почесал в затылке. – Потом… Ладно! Хотя я сам и не имею права такое решать – запомни вот это.

Он написал что-то на клочке бумажки, дал прочитать Генке и тут же сжег.

– Это пароль и адрес нашей явки. Останешься жив – приходи.

Где-то неподалеку раскатисто загрохотало, словно несколько человек вдруг начали вразнобой колотить по железному корыту. Начальник прислушался и еще раз повторил:

– Приходи.

«Останешься жив – приходи, – повторял про себя Генка. – Останешься жив – приходи. Ничего себе перспективка! Обрадовал начальник».

Улицы опустели. Ветер шевелил обрывки бумаг, взметая к небу черные хлопья пепла. На бешеной скорости промчался санитарный автобус. «Кажется, все, – подумал Генка и тут же вспомнил: – Письмо. Нужно написать письмо от имени Бородулина родителям Бойко. И мать дома. Совсем одна».

Генка решил хоть на минуту заглянуть домой, посмотреть, как там Маша, ободрить ее и успокоить. «Заодно и письмо напишу, – подумал он. – Может, и Таня придет». Он даже почувствовал себя увереннее от этих мыслей. В конце концов надежда на благополучный исход для матери и для Тани совсем еще не потеряна, а он… Он как-нибудь выкрутится, не в первый раз. Генка даже улыбнулся: ничего себе «не в первый». Нет, серьезнее надо быть. Куда как серьезнее, товарищ Кондратьев…

Он вышел на шоссе. Шелестела пыльная придорожная трава, стрекотали кузнечики. Словно не было никакой войны и никакого фронта, и острие дороги, пробив дымный горизонт, исчезало на обыкновенной советской земле.

«А ведь там уже немцы, – подумал Генка. – Притаились, ждут. Вот она, эта страшная минута, миг полного неведения, миг робкой надежды. Одни войска уже ушли из города. Другие – еще не вошли в него. А может быть, все будет не так уж и страшно? А может быть, все еще образуется!»

…Свидание с матерью было коротким. Генка молча обнял ее и, ничего не сказав, ушел на кухню – писать письмо. Когда вернулся, Маша сидела за столом, подперев подбородок сложенными в замок руками.

– Тебя никто здесь не знает, – сказал Генка. – В случае чего, ты назовешься своей девичьей фамилией и расскажешь свою биографию, как будто в ней не было отца. – Генка заметил, как презрительно искривились губы Маши, и добавил резко: – Ты никого этим не предашь, никому не изменишь. Нужно спастись, выжить, мама. Для отца, пойми. И второе. Возможно, ты увидишь меня в городе. Ты понимаешь, как нужно себя вести.

– Понимаю. – Она печально посмотрела на него и вдруг усмехнулась: – Тебя все же оставили в городе, Гена? Я буду тебе помогать.

– Ты моем деле ты мне ничем помочь не сможешь, – вздохнул Генка. – Поверь: самая лучшая помощь – при первой же возможности уйти на восток, к нашим. Отец там с ума сошел, я знаю.

– А может быть, все будет не так уж и страшно? – вдруг спросила она, и Генка даже вздрогнул оттого, что она повторила его собственные мысли.

Он покачал головой:

– Нет, мама. Не будем себя утешать. По всему видно – готовиться нужно к самому худшему. На этот случай я напишу тебе один адрес. Запомни его, а бумажку мы сожжем.

Дом Бойко стоял на отшибе, у оврага. Сложенный из добротного кругляка, он независимо взирал на соседние домишки чисто промытыми стеклами больших квадратных окон. Не замедляя шага, Генка толкнул калитку и вошел в сад. На крыльце стирала белье девушка. На ней ладно сидела цветная кофточка с закатанными по локоть рукавами, из-под широкой юбки видны были полные, стройные ноги в бумажных чулках. Прическа у нее была гладкая, старушечья, на пробор.

– Здравствуйте, – всматриваясь в ее лицо, сказал Генка. – Мне Бойко нужен!

Девушка была очень похожа на кого-то. Очень похожа. Только вот – на кого?

– А их три души… – Она насмешливо прищурилась. – Которую вам?

– Вы-то кто будете? – Генка оглянулся. Нужно было сразу же создать впечатление, что у него душа не на месте, он боится.

– Я-то? – переспросила она. – Шура я. Сестра Семена. А вы кто?

– Я Бородулин. Мой отец сидел вместе с вашим Семеном. Ну и вот. Порекомендовал мне обратиться к вам в случае чего.

– Ну и что же за случай такой вышел, что вы обращаетесь? – Она не слрывала от него своих круглых, по-кошачьи неподвижных глаз.

– А тот случай, – сказал он резко, – что сами вы должны все видеть и понимать.

– Ага, – сказала она неопределенно. – Ну тогда входите. На пороге какой разговор.

В комнате – просторной и хорошо обставленной, она усадила его за прямоугольный обеденный стол и села напротив, положив на щеки пухлые ладошки. Генка посмотрел на нее и вдруг со щемящей тоской понял, на кого она похожа. Перед ним сидела мать – молодая, красивая, такая, какой он запомнил ее по фотографиям двадцатых годов. Только у Шуры черты лица были погрубее и она была не такая тоненькая, как Маша.