Марио Пьюзо - Счастливая странница

В последний день Лючия Санта уже не помогала детям паковать вещи, набивая скарбом огромные дощатые ящики и оставляя сиротливо оголенными углы и стены квартиры. В последнюю ночь, лежа в одиночестве в постели, она не смогла сомкнуть глаз.

Ветер тихонько посвистывал в трещинах оконных рам, которые были прежде всегда закрыты шторами.

На стенах, в тех местах, где долгие годы висели картины, белели светлые пятна. Квартира полнилась странными звуками: в шкафах шла потусторонняя жизнь, словно разом ожили все призраки, побывавшие здесь за сорок лет.

Глядя в потолок, Лючия Санта наконец задремала. Она протянула руку, чтобы поймать ребенка, скатывающегося к стенке. Погружаясь в сон, она слушала, как ложатся спать Джино и Винченцо, как возвращается домой Фрэнк Корбо. Куда снова задевался Лоренцо? Не бойся, сказала она маленькой Октавии, пока я жива, с моими детьми ничего не случится; еще минута – и она предстала перед собственным отцом и стала с дрожью клянчить у него белье для своей супружеской постели. Потом разразилась слезами, но отец не стал ее утешать, обрекая на вечное одиночество.

Она никогда не собиралась становиться странницей, не собиралась переплывать через внушающий ужас океан.

В квартире стало холодно, и Лючия Санта очнулась. Одевшись в темноте, она положила подушку на подоконник. Нависнув над Десятой, она стала ждать рассвета и впервые за многие годы услышала, как трутся друг о дружку паровозы и товарные вагоны на сортировочной станции напротив ее окна. В темноту летели искры, в воздухе стоял отчетливый металлический лязг. Вдали, на джерсийском берегу, не было света – как-никак война, – и звезды были бессильны рассеять ночную мглу.

Утром они нетерпеливо ждали фургонов. Лючия Санта общалась с соседями, заходившими пожелать им счастья. Впрочем, среди них не оказалось старых друзей, ибо таковых на Десятой уже не осталось.

Panettiere продал свою пекарню, когда его сын Гвидо вернулся с войны израненным и не смог работать, и забрался далеко на Лонг-Айленд – все равно что в Вавилон. Безумный парикмахер с целым выводком дочерей тоже забросил ремесло; теперь, когда ему из-за войны не хватало мужских голов, он тоже переехал на Лонг-Айленд, в городок под названием Массапека, достаточно близко к Panettiere, чтобы они могли встречаться по воскресеньям, чтобы переброситься в картишки. Разъехались и все остальные – по местам со странными названиями, столько лет бередившим их мечты.

Доктор Барбато, ко всеобщему удивлению, пошел добровольцем в армию, служил в Африке и сделался там чуть ли не героем – во всяком случае, журналы пестрели его фотографиями, а рассказы о его подвигах оказались настолько устрашающими, что его отца хватил удар – он не смог вынести сыновней безмозглости. Бедная Терезина Коккалитти так и осталась в своей квартире, бдительно охраняя бесчисленные банки с оливковым маслом и жирами, которые в один прекрасный день станут выкупом,.способным вернуть ее сыновей к жизни. Друг детства Джино Джои Бианко каким-то хитрым способом уклонился от армии – никто так и не понял, как это ему удалось, – разбогател и купил матери с отцом настоящий дворец в Нью-Джерси. Значит, пришло время сниматься с места и семейству Ангелуцци-Корбо.

Наконец-то Пьеро Сантини сам пригнал из Такахо свои грузовики. Из-за военного времени такие услуги стали безумно дороги, однако Сантини сделал поблажку своей родственнице и землячке по итальянской деревушке. Кроме того, он за последнее время смягчился сердцем и только радовался возможности посодействовать счастливому завершению давней истории.

Лючия Санта предусмотрительно не стала прятать кофейник и несколько чашек. Она угостила Сантини кофе, и они смиренно примостились с чашками на подоконнике. Октавия и Лена носили вниз свертки помельче, в то время как двое старых мускулистых итальянцев, покрякивая, как терпеливые ослики, взваливали себе на спины огромные шкафы и кровати.

Настала минута, когда в квартире не осталось ничего, кроме видавшего виды кухонного стула без спинки, признанного негодным для чудесного дома на Лонг-Айленде и приговоренного к свалке. Луиза и трое ее малолетних детей поднялись к Лючии Санте, и маленькие проказники затеяли возню в груде отбракованной одежды, негодных ящиков и старых газет.

Наконец наступил торжественный момент. Лимузин мистера ди Лукка, уже перешедший к Ларри, просигналил у крыльца. Октавия с Луизой выволокли малышей через опустевшие комнаты на лестницу.

Октавия позвала мать.

– Пойдем, ма, бросай эту свалку.

Но тут, ко всеобщему удивлению, на лице Лючии Санты появилось недоверчивое выражение, словно она всегда сомневалась, что ей придется когда-либо навечно покинуть эти стены. Вместо того чтобы шагнуть к двери, она плюхнулась на свой стул без спинки и залилась слезами.

Октавия выгнала Луизу с детьми на улицу, а потом занялась матерью. Голос ее был резким, она потеряла всякое терпение:

– Ма, какого черта, что ты придумала? Пошли, доплачешь в машине. Все ждут одну тебя.

Однако Лючия Санта только закрыла лицо ладонями. Ей никак не удавалось унять слезы.

Тут раздался сердитый голос Лены:

– Оставь ее в покое!

Сал, который никогда не открывал рта, поддержал сестру:

– Мы сами приведем ее! Спускайся!

Октавия сбежала по лестнице. Мать подняла голову. Младшие дети почтительно встали рядом с ней. Впервые за все время она увидела, что они уже выросли. Лена очень миловидная, темноволосая, с голубыми отцовскими глазами; впрочем, лицом она напоминает Джино. На плечо матери легла рука Сальваторе. У этого глаза человека, совершенно не способного сердиться. Мать припомнила, как Сал с Леной, забившись в угол и храня молчание, следили за их жизнью, верша свой суд. Ей было невдомек, что они воспринимали мать как героиню тяжелой пьесы. У них на глазах на нее обрушивались удары судьбы, отцовский гнев; они со страхом наблюдали за ее безнадежной борьбой сначала с Ларри, потом с Джино, вместе с ней безутешно горевали по погибшему Винни. Прикоснувшись к ним, она поняла, что юные судьи вынесли ей оправдательный приговор.

Тогда почему Лючия Санта рыдает в опустевшей квартире? Кто, в конце концов, счастливее ее?

Ей предстоит зажить в собственном доме на Лонг-Айленде, нянча внуков. Сальваторе и Лена станут врачами или учителями. Ее дочь Октавия – старшая приказчица в магазине одежды, сын Лоренцо – президент профсоюза, величественно дарующий другим людям работу, как итальянский князь. Ее сын Джино остался жив, когда миллионы других погибли. У нее всегда будет довольно еды и денег, она будет окружена в старости почтительными, любящими детьми. Кто же счастливее ее?

Сорок лет назад, в Италии, даже в самых безумных мечтах она не покушалась на такое. Теперь же миллион никому не слышных голосов твердил ей: