Андрей Курков - Последняя любовь президента

– И чем это чревато?

– Дальнейшим расколом православия. Но для страны в этом ничего страшного! Чем больше будет у церкви внутренних проблем, тем меньше она будет вмешиваться в дела государственные.

– Мудрый ты парень, – вздохнул я. – А что у нас происходит с экспериментом по выдаче паспортов?

– Все нормально. Эксперимент расширили на пять областей и республику Крым. Будущий гражданин сам определяет, в какой из предложенных церквей он хочет стать полноценным гражданином Украины. Только одна загвоздка с татарами. Мы не утвердили текст клятвы гражданина на крымско-татарском языке. А они не хотят его переделывать.

– А что там не в порядке?

– В клятве нет ни слова об Украине, а только обещание быть хорошим мусульманином и жить по Корану.

– Пускай этим Мыкола занимается!

– А он в санатории, – усмехнулся Коля Львович.

– Я тоже хочу в санаторий, – признался я, подтягивая к себе с середины стола ксерокопию цветного снимка сердца в распахнутой груди. – В кардиологический…

Я оставил цветной снимок под настольной лампой и щелкнул выключателем. Лампа вспыхнула и тут же замигала. И от этого мигания у меня действительно заболело сердце. Я перевел вопросительный взгляд на главу администрации. Вся сегодняшняя спесь слетела с него враз.

– Я думал, ты решил эту проблему? – Я кивнул на лампу.

– Я решил… Это что-то другое! Наверно, контакты.

– А ну включи свет в кабинете! – попросил я его холодно.

Коля Львович поднялся, потянулся рукой к стене. Щелчок, и под потолком тоже задрожало дешевое электричество.

– Ты что, хочешь меня до инфаркта довести? – Я медленно поднялся из-за стола. – А ну быстро к Казимиру, и чтобы через полчаса все было в порядке, или я на пять минут отменю демократию и Конституцию, чтобы навести в этом бардаке порядок силой!

От Коли Львовича осталась только вмятина на диване майора Мельниченко. У меня действительно болело сердце. Я смотрел на ксерокопию фото, смотрел на это бедное и не такое уж и здоровое с виду сердце, сфотографированное, должно быть, на память перед тем, как грудь закроют и зашьют наглухо.

Вызвал помощника. Попросил разыскать мне хирурга, делавшего операцию по пересадке сердца. Разыскать и привести.

После этого прилег на диван майора Мельниченко и задремал.

Киев. Июнь 1987 года.

Сессия еще гудит в голове. Гудит по-настоящему. Потому что до сессии я столько не пил. А тут днюю и ночую в общежитии, отмечаем то «четверку», то «пятерку». И даже не понимаю уже, кому это так легко удается сдавать экзамены на «хорошо» и «отлично». Мне, во всяком случае, не удается. Но меня и «тройки» устраивают.

С матерью я теперь обмениваюсь записками. Заезжаю домой, когда ее нет. Пишу: «Извини, ночевать снова не приду! Готовлюсь к экзаменам и зачетам в общаге». Когда появляюсь в следующий раз дома, получаю ответ: «Сволочь! Когда у тебя будут дети, ты все поймешь! Сейчас же возвращайся домой! В общежитиях – антисанитария и сифилис!» Я пишу в ответ следующую записку: «Не беспокойся, у меня никогда не будет ни детей, ни сифилиса! Закончится сессия, тогда и вернусь».

Нет, я чувствую свою вину. Я, конечно, свинья. Но от общежития до дома ехать больше часа. Туда и обратно – больше двух с половиной. А я уже втянулся в студенческий бардак. Я и не знал, что учиться так весело! А ведь мог и не узнать, ведь я самый старый студент на курсе! Двадцать шесть лет! Вот ведь вроде бы случайность, а какая счастливая! И опять же надо благодарить маму, которая подсуетилась, рекомендацию из военкома выдавила! Надо бы как-то ее отблагодарить, думаю я.

И в очередной заезд домой оставляю на столе букет цветов – семь красных гвоздик по пятьдесят копеек и тюбик крема для рук. Просто мои переживания совпали с получением от Давида Исааковича подарка. Десять рубликов он мне выложил, когда я к нему на днях заглянул.

– Стали лишние деньги оставаться, – жаловался мне он, попивая чай. – Врачи сказали, что водки мне больше нельзя, вина тоже. А на что же еще деньги тратить. Вот тебе же можно! Возьми, купишь! За мое здоровье выпьешь!

Десять рубликов хватило на бутылку красного портвейна. Водки мне не хотелось, да и не любим мы, студенты, водки. Студенческий напиток – портвейн или «Солнце в бокале». Ну а на сдачу купил я гвоздики и крем, еще и мелочь осталась. Интересно, что теперь напишет мне мама, получив неожиданные подарки?

Воздушное пространство. Сентябрь 2004 года.

Стрелки на своих часах я перевел еще в самолете. Стюардесса каждые десять минут подходила, спрашивала с опаской в голосе: не нужно ли чего-нибудь. И посматривала на живот спящей в кресле Светланы. Еще до посадки, несмотря на то что проходили мы через VIP-зал, попросили нас написать что-то вроде расписки. Мол, Светлана отправляется в очень беременном состоянии в полет на свой страх и риск и в случае чего никаких претензий к авиалиниям предъявлять не будет.

– В случае чего? – попытался уточнить я.

– В случае, если роды начнутся в полете, – мягко объяснила представительница МАУ. – Вы поймите, среди пассажиров может не оказаться врача или акушера, а искать ближайший аэродром будет очень дорого для нас.

Я объяснил ей, что до родов еще целых три недели, но это ее, представительницу авиалиний, не успокоило. Однако, получив на руки расписку, больше она к нам не подходила. К самолету нас подвезли на микроавтобусе, и мы вольготно расположились себе в «бизнесе». Сидели минут десять одни на весь самолет, пока не подъехал автобус с «экономистами», то бишь с владельцами билетов в «эконом-классе».

Взлет Светлана перенесла легко. Самолет вырвался из сумрачного киевского полудня, разрезал крыльями тучи и тут же, видимо, обсох на ярком солнце.

Нам предложили апельсиновый сок и шампанское. Я взял шампанское, Светлана – сок, и мы чокнулись.

– За удачу! – произнес я.

– За счастье! – добавила Светлана.

Потом Светлана задремала. А я сидел и листал в памяти вчерашний день. Вспоминал, как заехал к маме. Как она мне навязывала какой-то свитер для Димы. «Если у него нет свитера, я ему там куплю!» – говорил я, а она продолжала настаивать. В конце концов, я привез этот свитер домой, но в чемодан его не положил.

– Вы же потом назад прилетите, – говорила мама, сдерживая в глазах слезы. – Вы же там не останетесь! Я буду вам помогать, буду внуков нянчить! Ты и Диме скажи, пускай они уже возвращаются! Мне скучно одной! Тебя я раз в три месяца вижу, и то только на пять минут заезжаешь! А Дима. Раз на ребенка решились, значит, выздоровел он уже! Да и тебе его лечение в копеечку влетает!

В этом она была совершенно права. Сбережения мои были на исходе. После запланированных трат на проживание и клинику на моем счету в родном «Укрэксимбанке» останется тысяч пятнадцать долларов. А следующий «инвойс» от клиники Димы и Вали потянет тысяч на тридцать. В этот момент по западным стандартам я стану банкротом, а Валю с Димой отправят на улицу.