Андрей Курков - Последняя любовь президента

– Ну хорошо. – Я отпиваю вина и беру в руку тарталетку с икрой. – Но операции ему на сердце не делали?

– При мне нет, – отвечает она, но по лицу видно, что какие-то задние мысли ее смущают.

– А не при тебе?

– Но мы с ним только два года женаты были. А что ему делали до этого, я не знаю.

«Надо расслабиться, – думаю я. – И получать удовольствие от пикника в замечательной музейной обстановке. Ничего полезного от нее я не узнаю».

Поднимаюсь. Подхожу к маленькому полотну, на котором смешно одетые фламандские крестьяне пьют из кувшинов вино.

– Раньше жизнь была намного проще, – произношу я и оглядываюсь на Майю.

Она молчит.

– Знаешь, у меня из кабинета диван украли, – продолжаю я. – Мне кажется, это первый случай кражи мебели из кабинета президента.

Майя вдруг начинает смеяться. Спохватывается, прикрывает рот ладонью, но смех все равно прорывается наружу. Ее плечи дрожат, и декольте опять сползает вбок, приоткрывая темносиний бюстгальтер.

– Чего ты смеешься? – удивляюсь я. – Да, это цирк, но это очень печальный цирк, в котором я выступаю в роли клоуна-жертвы.

– Ты же знаешь, у нас везде воруют. Это старинная византийская традиция. Просто наконец мелкое воровство поднялось до самой верхушки, добралось до власти, которая всегда мелким воровством брезговала. Воровала только по-крупному.

– Тебе что, оппозиция платит? – произношу я мрачным тоном. – Кроме того, это не мелкое воровство, а вполне крупное! Диван килограммов сто весит, если не больше!

– А знаешь, сейчас собирают подписи за твой импичмент, – шепчет Майя, вдруг сделавшись серьезной, даже обеспокоенной.

– Откуда ты это взяла?

– В газете прочитала.

– Интересно. И кто же их собирает?

– И коммунисты, и объединенная правая оппозиция.

– Казимир, что ли?

– Да. Пишут, что он вот-вот возглавит оппозицию.

– Все, ни слова о политике! – Я смотрю на перепелиные яйца и думаю о Казимире. Думаю: вот бы его за перепелиные яйца подвесить где-нибудь. Пока не протухнет.

– Ты такой несчастный, – шепчет вдруг Майя, глядя на меня совершенно другими, влажными от сочувствия глазами.

– Ты только не плачь, – шутливо прошу ее я. – У нас сорок пять миллионов несчастных, и я у них – старший. Так что жалей лучше всю страну, а не отдельно взятых президентов.

На столе еще множество съедобных «миниатюр», но пикник уже явно выдохся. Говорить мне с Майей больше не хочется. Мы допиваем вино молча.

Она выходит первой. Ее отвезут на Десятинную, а я еще останусь тут ненадолго. Должен подойти Светлов. Надеюсь, ему будет что мне рассказать.

Киев. 12 января 1992 года.

– Ты опаздываешь, – говорит мне отец Василий, как только я спускаюсь в кафе-подвальчик «Квинта» на Большой Житомирской.

Мы действительно договорились на час дня, но на улице гололед, да и транспорт едва ходит.

Он заказывает мне пятьдесят граммов водки. Я усаживаюсь за столик, не снимая найденного недавно дома в шкафу старого овчинного кожуха. На улице минус пятнадцать. Жалко, мне не удалось найти ни рукавиц, ни перчаток.

– Так что за новости? – спрашиваю я батюшку.

– Сначала выпьем, – хмуро говорит он.

Я поднимаю стопку, чтобы чокнуться, но он отводит свою стопку в сторону. Как на поминках.

«Ага! – понимаю я. – Действительно, кто-то умер. Неужели старик?»

– Давид Исаакович нас покинул, – выпив водку, тихо говорит отец Василий. – Инсульт.

Я понимающе и скорбно киваю.

– Когда похороны? – спрашиваю.

– Это нам решать. У него никого, кроме нас с тобой, не было. Бывшей жене и дочери сообщать не стоит. Пока не стоит.

Он достает из кармана своей старенькой дубленки связку ключей и кладет на стол.

Потом долго и пристально смотрит мне в глаза.

– Знаешь, – наконец произносит он, – завтра его надо забрать из морга. Но я думаю, он не хотел бы похорон.

– А что бы он хотел? – интересуюсь я, пытаясь понять ход мыслей батюшки.

– Если ты мне поможешь, мы его порадуем…

– …? – Вопрос он прочитывает в моих глазах. Сформулировать его быстро и четко я не могу.

– Помнишь, на месте своей землянки он насыпал могильный холмик и поставил крест? Это и будет его могила! Его любимое место, его настоящий дом, без всяких соседей и общей кухни.

Я киваю. А в голове к первому немому вопросу добавилась масса новых, более конкретных. Как перевезти покойника на Труханов остров? Как и чем долбить замерзшую землю? Вообще: как хоронить? В гробу? Или просто так?

– А так вообще можно? – осторожно спрашиваю я.

– Один Бог нам судья, и Бог этого не запретит!

Я пожимаю плечами.

– Я был у него дома, – батюшка кивает на связку ключей. – У него там были деньги. На похороны и поминки должно хватить.

Цюрих. 25 октября 2004 года.

Результаты последнего медосмотра Светланы внушили дополнительную уверенность в послезавтрашнем дне. Но в клинике Светлану и Валю ожидали уже завтра с утра. На всякий случай, как сказал врач. Тот же врач провел своеобразное собеседование со мной и с Димой. Я пошел первым, а переводчицей у меня была Валя. Ее щеки накануне родов горели здоровым румянцем. Я не прекращал сравнивать ее со Светланой, точнее, их настроение, улыбки, самочувствие. И на щеки я обратил внимание потому, что лицо Светланы, наоборот, отличалось особой бледностью, появившейся уже здесь, в Цюрихе. Она и отдыхала больше, чем Валя, но печать усталости не сходила с ее лица, глаза не горели привычным огнем. Конечно, вынашивать одного ребенка легче, чем двойню, думал я. И этим объяснял себе всю разницу между самочувствием и состоянием двух сестер.

– Вы хотите присутствовать при родах? – спрашивал меня врач.

– Я не против, но жена не хочет.

Валя перевела.

– Тогда мы будем держать вас в курсе с того момента, как отойдут воды. Вы можете находиться в комнате отдыха, это рядом с палатой вашей жены. Как только процесс начнется, мы переведем ее в родильную, дальше по коридору. Мы вам будем регулярно все сообщать.

– А как они будут мне сообщать? – Я посмотрел в голубые глаза Вали. – Я же немецкого не знаю!

– Будут сообщать по-английски, – ответил врач.

Собеседование с Димой длилось намного дольше, чем со мной. Ему тоже переводила Валя, и я, ожидая за дверью кабинета врача, слышал иногда внезапные и короткие вспышки спора между Валей и Димой. Наконец они вышли. Дима был сердит.

Когда мы втроем вернулись в гостиницу, Светлана еще спала. К вечеру она проснулась, ожила и даже захотела есть.

Дима отправился к берегу озера. Он все еще был не в настроении. Ужинали мы втроем. За ужином Валя и рассказала о том, что врач категорически запретил Диме присутствовать при родах. Врач сослался на телефонный разговор с профессором-психиатром из Лейкербада. Дима тут же, в кабинете врача, твердо пообещал дать своему профессору в морду, как только они вернутся в альпийский городок.