Михаил Черненок - Ставка на проигрыш

Как обычно, в страдную пору Березовка словно вымерла. Колхозники, пользуясь устойчивой погодой, старались не упустить ни одного погожего дня и почти все до единого были в поле. Теплую вязкую тишину, нависшую над деревней, нарушал монотонный гул комбайнов, работающих вдали за околицей, да во время школьной перемены всплескивался звонкий разнобой ребячьих голосов.

Потеряево озеро сияло огромным зеркалом, над которым, будто любуясь своим отражением, лениво кружили белогрудые чибисы. Клев был вялым. Глядя на неподвижные поплавки, Антон и Слава вполголоса разговаривали о Торчкове. Внезапно с пригорка от деревни послышалась веселая транзисторная музыка. Тотчас на тропе показался Торчков в большущих сапогах и, по-утиному спускаясь к озеру, еще издали бодро поздоровался:

— Здравия желаю, товарищи рыболовы!

— Легок на помине, — шепнул Славе Антон и, обернувшись к Торчкову, ответил: — Здравствуйте, Иван Васильевич. По-молодежному, с музыкой, ходите?

— Люблю, Игнатьич, это дело. — Торчков похлопал по висящему на ремне через плечо транзистору, подойдя к берегу, присел на борт Гайдамачихиной лодки. — С выигрыша такую музыкальную шкатулку приобрел. Теперь каждую новость прежде всех в Березовке узнаю. Даже иностранцев пробовал слушать, которые на русском языке бормочут.

— И что они говорят?

— Всякую ерунду несут! Злятся, что мы перед ними шапки не ломаем. А на хрена нам перед заморскими пузанами шапки ломать, правда? — Торчков, чуть помолчав, вздохнул: — Я, Игнатьич, по делу ведь тебя здесь отыскал. Баба мне покою не дает. Выкладывай, понимаешь, ей книжку — и баста!..

— Какую книжку? — не понял Голубев.

— Не букварь, конечно. Сберегательную… — Торчков мельком взглянул на Славу и опять уставился на Антона умоляющими глазами. — А где это я сберкнижку возьму, если меня до единой копейки обчистили. По моей натуре, сгори они огнем, дармовые деньги, однако баба есть баба… Председателю нажаловалась. Тот с меня крупную стружку снял, а ей все мало, шумит: «Из дому выгоню! В суд подам!» Возможно, она так для испуга заявляет, но если подаст?.. Суд как припаяет уплатить женке полную стоимость мотоцикла!.. Я ж без штанов останусь. На одного тебя, Игнатьич, надежда…

Антон присел рядом с Торчковым.

— Хорошо, Иван Васильевич, постараюсь вам помочь, но давайте условимся, что на мои вопросы будете говорить только, правду.

Торчков убавил громкость транзистора.

— Перед тобой, Игнатьич, как перед попом на исповеди.

— Прежде мне надо знать: сколько вы получили денег в сберкассе?

— Тысячу домой привез.

— Я спрашиваю: сколько получили?

— Ну это… Не пересчитывал. Сколько дали, все — в карман и вместе с Гайдамачихой по дому. — Торчков, заметив пристальный взгляд Антона, опять склонился к транзистору. — За сберкассу ты, Игнатьич, не переживай. К сберкассе у меня никаких требований нет. И женка по этому поводу ровным счетом ничего не имеет — деньги ведь даром достались. Ее другое принципиально задело: что последние пятьсот рублей я профуговал. Хочешь — верь, Игнатьич, хочешь — не верь, но категорически утверждаю: это в ресторане меня облапошили. Заготовитель может подтвердить, что до ресторана все денежки при моем кармане были.

— Давно с ним знакомы?

— Какой там давно! Всего пару раз за компанию выпили, да на одну ночь у себя его приютил.

— Имя-то заготовителя хоть знаете?

— Спрашивал при ночевке, он ухмыльнулся: «Хоть горшком называй, только в печь не станови».

— Не сказал, что ли, имени?

— Может, и говорил, так теперь уже не помню… — Торчков словно задумался и вдруг резво вскочил на ноги. — Игнатьич!.. Чтоб раз и навсегда не сомневаться в моем лотерейном выигрыше, не посчитай за труд, дойдем до моей усадьбы. У женки газетная таблица должна сохраниться, по какой билет проверяли. Из нее можешь и цифры узнать моего «Урала» с люлькой. Там еще «Уралы» выигрались, а мой — аккурат в среднем столбце, чуток книзу.

— Пошли, Слава, посмотрим, — обратился к Голубеву Антон.

Небольшой пятистенок Торчкова рядом с приземистой, крытой проросшим дерном избушкой Гайдамаковой казался добротным домом, однако надворные постройки обветшали так, как будто у хозяина давным-давно не доходили до них руки. Просторный двор был густо перепахан свиньями. По этой «пахоте» от ворот к сеновалу тянулся свежий тележный след. Лениво вылезший из-под крыльца пушистый рыжий кот, едва завидев Торчкова, мигом вскарабкался по углу дома на крышу.

— Чего испужался, Пушок?.. — задрав к нему голову, спросил Торчков. — Слазь, сегодня гонять не буду. Тверезый я. — И как ни в чем не бывало повернулся к Антону. — Вот отдрессировался котина! Только хозяин на порог — он на крышу.

— Боится? — поддерживая разговор, спросил Антон.

— Спиртного запаха не переносит. Как в морду дыхну, у него на загривке шерсть дыбом становится.

На двери висел почти игрушечный замочек. Торчков без ключа ловко открыл его и провел Антона и Славу Голубева в небольшую, но светлую кухню, где царил особый крестьянский уют, постоянно поддерживаемый заботливыми руками хозяйки. Пол был устлан пестрыми домоткаными половиками, на окнах — ситцевые занавески, под потолком — старинный розовый абажур, на столе — ярко-цветастая новенькая клеенка. В углу справа, напротив русской печи, стоял потемневший буфет с незатейливой посудой, а на стене слева висела большая самодельная рамка с семейными фотографиями. Среди снимков выделялся один — увеличенный, на котором около двадцати молодцев в старинных пожарных касках и брезентовых пиджаках напряженно застыли перед объективом фотоаппарата. По низу снимка белела четкая надпись:

«Участники районного конкурса добровольных пожарных дружин. 1939 г.»

Заметив, что Антон заинтересовался снимком, Торчков поставил на буфет транзистор и с нескрываемой гордостью сказал:

— Раньше, Игнатьич, я в Березовке пожарной дружиной руководил. На том конкурсе, когда сфотографировали, чуть было чемпионом среди пожарников района не стал. Вперед всех к условному очагу пожара прикатил. Если бы заминка не вышла, как пить дать победителем оказался бы.

— Какая заминка? — спросил Антон.

— С пустой бочкой приехал. Второпях забыл, холера ее побери, воды налить.

Голубев, не сдержавшись, прыснул со смеху. Антон лишь улыбнулся и сказал:

— Торопиться, Иван Васильевич, надо медленно.

— Истинно так, Игнатьич. Поспешишь — людей насмешишь. — Торчков заглянул в один ящик буфета, в другой и вдруг протянул Антону медаль «За трудовую доблесть». — Во, полюбуйся, что моя Матрена Прокопьевна на ферме заслужила. Доблестная женщина!

Антон подержал медаль на ладони и, возвратив ее Торчкову, спросил: