Ксения Баженова - Сердце грустного шута

– Развод может быть еще более страшным, чем гражданская война, даже если ты его начала сама, – ответила подруга серьезным тоном. – По-моему, было бы лучше остаться в городе. Там – ты одна.

Это было правдой. В Серебрянке давно никого близкого нет, вся жизнь осталась в городе. И процесс развода с Яновским действительно отнял у нее все силы. Лиза глубоко вздохнула:

– Есть я, и этого достаточно… Если что, имеются знакомые соседки – сестры Пунц. И потом, мы же будем общаться. Просто решили немного пожить отдельно.

– Сестры Пунц – это псевдоним? Они что, циркачки или мошенницы?

– Да я тебе рассказывала о них! Живут здесь, напротив. Две старые девы. По мнению тети Веры, они успели объездить весь мир, понарошку путешествуя в пространстве.

– И тетя Вера туда же!

– Тетя Вера всегда была из этих. Когда приедешь меня навестить, я тебя с ними познакомлю. – Она подавила раздражение.

– Если это приглашение, я его принимаю.

Лиза не думала, что подруга так быстро согласится, и пожалела о том, что ляпнула. Она хотела провести выходные дни одна, подумать, порассуждать. Желание прочувствовать полностью магическую атмосферу дома становилось все сильней.

– Ладно, – ответила она вяло. – Когда соберешься – звони. Жду, – она заставила себя произнести слова легко и вежливо.

Заложив руки за голову, она несколько мгновений рассматривала потолок, покрытый паутиной, и коврик, за которым скрывалось «нечто».

Лиза порылась в чемодане, выложила на столик пластиковую папку с документами и посмотрела на часы: можно еще успеть съездить в магазин и заняться чем-нибудь полезным в доме. Дом, как и она сама, нуждался в обновлении. Лиза решила купить только самое необходимое: молоко, хлеб, сахар. Она сняла украшение и отнесла в спальню.

Старинный поселок был спланирован в конце девятнадцатого века – одна главная длинная улица, которую пересекают десять коротких. Весь он просматривался в своих идиллических перспективах, то мелькнет в промежутке светлое с мягкой зеленью поле, то один пруд, то другой, то белая колоколенка местной церкви.

Лизе очень хотелось пройтись пешком неспешно, чтобы увидеть все то, что так любила в юности, еще раз разглядеть некоторые особенно красивые и любимые дачи с башенками, балкончиками, резными ставнями, арлекинную раскраску чудом сохранившихся цветных стекол. Но решила это сделать в другой день. Ей не хотелось надолго оставлять дом пустым, хотелось там быть и ждать, что же с ней будет происходить дальше.

За дверью…

Украшение волновало безмерно, не отпускало, требовало брать его в руки и снова надевать. Вернувшись домой, Лиза сменила футболку на белую рубашку, села на пуфик перед зеркалом и повесила ожерелье себе на шею. Она чувствовала, что на ней не просто украшение. Возможно, это и есть то, что она искала? Пальцы гладили синий камень на груди, и Лизу слегка знобило. Она знала, что без причины не стала бы так волноваться. Лиза, которая всегда старалась объяснить себе природу возникающих чувств, на этот раз оказалась бессильна. То есть она понимала, что сейчас происходит что-то очень важное, но выразить это словами не могла. Хотелось забыться, а потом очнуться и все знать. Боже, как же ей хотелось этого, а не сидеть перед зеркалом с цепями на шее, разрываясь от неизвестности!

Мухи жужжали, птицы щебетали, воздух был полон ароматов цветущих трав и нагретых досок. Нега обволакивала, и веки послушно закрывали дверцы в реальный мир. Она еле дошла до кровати и мгновенно заснула.

Разбудила ее музыка. Солнце опустилось, и воздух посвежел.

– Музыка! Какая музыка?

Лиза вскочила на ноги и осмотрелась. В комнате не было ни телевизора, ни радио, но она ясно слышала мелодию, играемую на пианино, и тоненький детский голосок, напевающий:

– Ах! Мой милый Августин, Августин, Августин!

Лиза встала, вышла в столовую. Музыка прекратилась, не дав возможности определить ее источник. Она поднялась по скрипучей лестнице наверх, осмотрела свою старую спальню, мезонин, поднялась по узкой крутой лестнице на чердак. Опять спустилась вниз, прошла в столовую, где стояло пианино, покрытое белой простыней. Прошла на кухню, к старому радио, проверила и телевизор в столовой – все было выключено из розеток. В висках накапливалась боль. Она присела на корточки у стены, запустила руки в волосы и помассировала голову, подумав, что, наверное, подруга была права, тревожась за ее состояние. Возможно, развод так ее подкосил, что она не понимает глубины психологической травмы.

Через несколько минут она с большим трудом поднялась, решив, что все же лучше, если она возьмет себя в руки и обратиться к мыслям о хозяйстве. Она вернулась в спальню. А музыка вдруг снова появилась и изменилась. Теперь кто-то «там» долбил по клавишам всей пятерней, а может, даже кулаками. Лиза замерла, приложила обе руки к груди, почувствовала под ладонью ожерелье тети, сжала камень, будто искала защиты.

– Не хочу больше упражняться! – выкрикнул девичий голосок. – На улице солнце. Мы с Ниной хотим пойти на пруд, устроить там пикник. Хорошо бы увидеть Николеньку! Он такой милый, правда?!

Лиза закрыла глаза и с большим трудом заставила себя успокоиться. Голос и музыка, она поняла, слышались через дверь за вышитым ковриком. Это потрясло ее необыкновенно, но она не боялась привидений. Больше тревожило ее состояние нервов, а не привидения, которыми, по слухам, была заполнена старая дача. Она о них знала, но никогда не видела. Медленно вышла из столовой в тетину спальню, сняла с гвоздиков коврик. Схватила задвижку и попыталась ее приподнять, затвор не поддавался.

– Кто там? – кричала она и колотила в дверь. – Кто там?

Потом замерла и подумала:

«Я что, сумасшедшая? Мое расстроенное воображение хочет поиграть со мной?»

– Это мы, дорогая! – услышала Лиза знакомый голос. Она вышла из спальни и на пороге столовой обнаружила сестер Пунц, женщин без возраста, которых в поселке держали за местных сумасшедших. Но не буйных, а вполне дружелюбных и забавных. Роза Эмильевна в маленькой шляпке с птичкой на взлохмаченных седых волосах, собранных сзади в круглый пучок, с яркими румянами, проваливающимися в морщины, голубыми тенями с блестками над ресницами, превратившимися в столбики от обилия туши, и алой помадой, высокая и жизнерадостная, в украшениях и цветастом платье с пышной юбкой, прилетевшей из пятидесятых, более всего напоминала постаревшую работницу цирка. Она держала в руках кастрюлю, завернутую в полотенце, и глядела на Лизу с беспокойством:

– Ты оставила ворота открытыми, вот мы и вошли, – пояснила одна.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Лиза? – спросила другая.

– Ты очень бледная! – заметила первая.