Фридрих Незнанский - Частное расследование

— Ты пей тогда, воды попей… А утром мы попробуем найти ветеринара. Попей, дружок, — Турецкий ему указал на воду. — Вот вода. Вода.

Но пить Рагдай не проявлял желания.

«Я глупость говорю, — решил Турецкий. — Ведь если он бежал к реке, чтоб пить, то пил бы без моих советов…»

— Тогда пойдем назад! — Турецкий встал и отряхнул колени. — Пойдем?

Рагдай вскочил мгновенно, глухо тявкнул и повторил все снова — сначала сел, как будто демонстрируя команду «сидеть», и сразу лег плашмя, — как будто подрубленный.

— Что ты хочешь? Ведь мы тебя не понимаем. «Сидеть»? «Лежать»? Это хочешь ты сказать?

Пес явно издал утвердительный звук.

— Давайте сделаем все, как он хочет, — предложила Настенька. — Рагдай — очень умный пес.

— Да, да! — согласилась Марина. — Он знает больше нас, я это чувствую.

— Ну пусть, — кивнул Турецкий. — Хотя и непонятно.

Он понял все, но — через полсекунды…

Тряхнуло крепко: они еле устояли на ногах.

Перед тем как в городе погасло электричество, Турецкий успел увидеть ужасное зрелище: проседающую внутрь себя, разламывающуюся на глазах семиэтажную коробку гостиницы, гостиницы, из которой они пять минут назад убежали…

Грохот и леденящий душу вой повисли над городом.

— Что это воет?! — Марина и Настенька прижались к Турецкому.

Этого Турецкий не знал.

Город мгновенно погрузился во мрак — вышло из строя электричество. Светила только луна, пока и ее не закрыли облака пыли, взметнувшиеся вверх при разрушении многих зданий.

— Землетрясение, — сообразила Марина первой.

— А воет кто, мама?

— Это не люди, не звери, не бойся, Настенька. Это сама природа воет. Земля стонет. Тетя Оля, я вспомнила, как-то рассказывала… Она же была географом и многое знала. Вой — чисто природное явление при землетрясении. Как появление перистых облаков или падение уровня воды в колодцах. Никто не знает, что это за звук.

— Мама, я боюсь!

Поднятые землетрясением облака пыли медленно рассеивались там, в высоте, и, подчиняясь сильному ветру, образовывали длинные змеистые поводья по его воле… Эти черные толстые страшные змеи быстро неслись верхними потоками воздуха, вдоль реки, вдоль долины, то открывая, то пряча луну.

В глазах Настеньки, прижавшейся к матери, стоял неизбывный ужас от происходящего; лицо девочки то чернело, когда облака пыли закрывали луну, то приобретало холодный, лунный, неземной оттенок.

— Не бойся, не бойся! Все уже кончилось.

Действительно, вой уже стих… До ушей доносились ишь крики да стоны — заваленных рухнувшими домами, мольбы о помощи раздавленных, полузасыпанных, погребенных в ночи.

К реке вдруг внезапно пробил себе путь новый ручей — видно, лопнул где-то неподалеку водопровод.

Сразу за сквером, в районе рухнувшей гостиницы, вспыхнули сразу четыре пожара…

Начальство, что прилетело на том же самолете, вместе с Турецким, Мариной и Настей, не пострадало совсем: видимо, это были слишком высокие гости, и гостиничный люкс был для них недостаточно комфортабелен. Их поселили в коттедже, стоящем в роскошном саду, раскинувшемся вверх по течению речки, на пару километров выше города, на территории двадцати пяти гектаров.

Коттедж, предоставленный им, был построен, видно, еще в сталинские времена. В те времена при строительстве подобных объектов действовали строгие нормы, подразумевавшие, кроме всего, личную ответственность за постройку. Неудивительно, что коттедж устоял.

Однако всех обитателей этого гнездышка так же, как прочих смертных, тряхнуло весьма обстоятельно. В прихожей упало, разбилось тяжелое зеркало. Люстра под потолком в гостиной ходила, как маятник Фуко в Исаакиевском соборе — по эллипсоиду.

Быстро накинув что оказалось под рукой, они выскочили на воздух — ведь береженого Бог бережет.

Глядя на город, занявшийся ножарами, судя по всему, старший из группы обитателей коттеджа произнес почти что растерянно:

— Не меньше восьми баллов тряхнуло-то… Вот не учли! Совсем непредвиденное обстоятельство, — он быстро поднес свою левую руку к глазам и добавил: — На счастье, наши все живы… — он посмотрел на циферблат попристальней. — Не только живы — невредимы… Слава Богу! Пожары… Они-то как раз очень кстати, прости меня Господи! — он оглянулся и кинул через правое плечо: — Труби полный сбор. Чтоб через пять минут — туда, чтоб через десять — там…

Тот, кому адресовался приказ, бросился его исполнять.

Оставшись один, «бугор» снова глянул на циферблат, что-то, видно, замышляя…

На циферблате, представлявшем собой не столько циферблат, сколько цветной монитор на жидком кристалле, пульсировали всеми цветами радуги тонкие змеи каких-то ритмов.

Он снова глянул вдаль, на город, и в этот момент лунный свет осветил его лицо. Однако узнать его было бы, пожалуй, невозможно: три четверти лица его были скрыты несмотря на то, что была ночь, — огромными солнцезащитными очками.

И была ночь, и был день…

Над городом, напрочь разрушенным землетрясением, висела какая-то пелена: то ли дым, то ли марево, не поймешь. Дневной свет казался от этого рассеянным, словно там, вверху, выше облаков, несущихся рваными клочьями над самой землей, была натянута калька, — калька размером во все небо. Этот рассеянный свет создавал впечатление полной ирреальности происходящего; казалось, что ты вдруг попал в какую-то страшную сказку, из которой не убежать, как ни щипай себя за ладонь — не проснешься…

Господи, почему же так низко идут облака? — вдруг подумал Турецкий.

Черные тучи действительно плыли над самой землей, задевая макушки деревьев и даже некоторые уцелевшие накренившиеся фонарные столбы.

А! — сообразил вдруг Турецкий. Мы же в высокогорье! Долина лежит почти на две тысячи метров выше уровня моря… Поэтому облака летят прямо по нашим головам. Не они летят низко, это мы высоко забрались.

От того, что он нашел объяснение низкой облачности, ему стало как-то полегче, хотя это ничего не меняло. Видя уже более восьми часов кровь, страдания, смерть, горе ни в чем не повинных людей, он не мог понять главного: за что? Можно было, конечно, вспомнить старинное как мир: «неисповедимы пути Господа», и «Бог знает, что делает», да «Это свыше! За грехи за наши! Господь наказал»… Но все это слабо утешало.

Из-за низкой облачности было удивительно сыро. Одежда от этой сырости промокла насквозь за час, но пожары не унимались.

Пожары, впрочем, были не фатальны. Дома здесь, в высокогорье, строились из камня. Горели только рухнувшие крыши — стропила, обрешетка, а также мебель, половые доски, потолки, ну и «столярка» — рамы, двери, окна, обшивка, лестницы…

Уцелевшим спасти не удалось почти что никого: не было ни техники, ни инструмента. Кто мог, тот выполз, откопался сам, кто был завален посерьезней — был обречен почти наверняка на смерть. Оставшиеся наверху, непострадавшие, не много могли сделать голыми руками.