Лилия Лукина - Судьбе наперекор...

— Не надо бы тебе с ним встречаться, Ванюша,— серьезно сказал хозяин.— Я же говорил тебе, что он предатель по самой сути своей.

— Да не волнуйтесь вы за меня, дядя Петя! — улыбнулся ему Иван.—Сами же не раз говорили, что я могу других осторожности учить.

— Ладно ! — вздохнул тот.—Объясню я тебе, как его найти. Но только, Ванюша, пусть они деньги на мой счет переводят, а уж я их потом на твой перекину, чтобы тебе самому нигде не засветиться.

— Хорошо,— согласился Иван.

В этот момент на ведущей от дома дорожке, держа в руках большую сковороду фыркающей и шкворчащей жаренной на сале яичницы-глазуньи, появилась Настасья. Увидев в руках у мужа какие-то бумаги, она с грохотом опустила сковороду на стол и, упершись руками в бока, грозно спросила:

— Ты на что это, старый, ребятенка подбиваешь?

— Какой «старый»? Какого «ребятенка»? — возмущенно закричали в один голос мужчины.

— Да ты меня никак, старый, за дуру держишь?— спросила Настасья таким приторно-ласковым голосом, что тут же стало понятно, что ее мужу грозы не миновать.

— Тетя Настя,— жалобно сказал Иван,— а молочка у вас не найдется? Настоящего? Деревенского?

— Конечно, найдется, сынок! — воскликнула она и бросилась в дом. А дядя Петя, глядя ей вслед, негромко спросил: — А, может, не надо тебе за это дело браться? А, Ванюша?

Иван внимательно посмотрел на него и ничего не. ответил, и тот понял, что он своего решения не изменит.

А вечером они втроем сидели за этим же столом и чаевничали. Заходящее солнце окрасило сад в розоватый цвет, мирно шумел самовар, привлеченные наступившей прохладой, вышли на охоту комары, Бублик лежал неподалеку, опустив лобастую голову на лапы, и только иногда вскидывался, чтобы поймать в своей непролазной шерсти какую-нибудь особенно наглую блоху, а они разговаривали потихоньку обо всем понемногу. И ни один посторонний человек, глядя на эту идиллическую картину дружной семьи, никогда не догадался бы, что за люди сидят перед ним. А это был бывший глава всего уголовного мира России, вор в законе Петр Петрович Ковалев, по немудреной кличке Коваль, который полгода назад после серьезного сердечного приступа решил уйти на покой, испросил и получил разрешение обвенчаться со своей давней зазнобой* как ее называли другие, а на самом деле — с первой и единственной в своей жизни любовью Анастасией и, передав дела преемнику, уехал лечить застарелые болячки на юг, где был принят местными авторитетами со всем возможным почетом и уважением, какие и подобают настоящему вору в законе, коронованному еще во времена Советского Союза. Человек же, ласково называемый Ковалевыми Ванюшей и сынком, был его личным, не признающим невозможного, киллером, с помощью которого Коваль держал в узде самых неуправляемых беспредельщиков, фигура, обросшая такими жуткими легендами и леденящими душу историями, что, когда Петр Петрович заявил, что отходит от дел, то очень и очень многие истово перекрестились и не одну свечу в церкви поставили, узнав, что эта страшная черная тень, много лет стоявшая за Ковалем, им больше не грозит.

Провожая Ивана на следующее утро обратно в Москву, Ковалевы стояли в своей калитке до тех пор, пока его фигура не скрылась за поворотом, а уже в доме Настасья совершенно серьезно сказала мужу:

— Если по твоей милости с Ванюшей чего случится, я тебя паразита, собственными руками удавлю!

— Не успеешь!— мрачно ответил ей Коваль.—Я раньше сам застрелюсь!

И он был совершенно искренен, потому что Иван, когда-то внезапно появившийся в его жизни, давно и прочно занял в его душе то место, которое у обычных людей предназначено для единственного и горячо любимого сыночка. Кровиночки!

Мужчина лет сорока пяти, презрительно названный Ковалем Гиеной, внешность имел самую импозантную, а выражение его лица носило печать настолько вызывающе откровенного благородства, что невольно возникала мысль: «А не законченный ли это подлец?». В то утро он ехал на работу за рулем своего шестисотого мерседеса и, нервно пощипывая волосы на большой черной родинке над верхней губой, думал, что время поджимает, а от того единственного человека, который только и может ему помочь, ни слуху ни духу. Чтобы сократить дорогу, он свернул на одну из тихих московских улочек и тут же услышал за спиной чей-то бесцветный голос:

— Остановитесь здесь. Лучшего места для разговора нам не найти.

Гиена послушно затормозил и, сняв руки с руля, постарался незаметно вытереть свои мгновенно взмокшие ладони о брюки, чувствуя, как между лопатками пробежал ручеек холодного пота. Он сидел не шевелясь и даже дышать старался незаметно, но ничего страшного не происходило, и тогда он отважился посмотреть в зеркало заднего вида и увидел позади себя блондинку в больших зеркальных очках.

— П-п-простите?..— несмело спросил он.

— Я Иван,— спокойно ответила блондинка и даже не улыбнулась при этом.

Придя в себя, Гиена прошептал:

— Мне говорили, что вы творите чудеса, но чтобы такие! Но как вы в машину попали? Она же на сигнализации! Да еще и на охраняемой стоянке была!

— Вас это действительно интересует? — невозмутимо спросил Иван, и мужчина, зябко поежившись, отрицательно помотал головой.- Я просмотрел документы и, поняв, что хочет ваш клиент, задался вполне естественным вопросом: он вменяем?

— Я никогда его не видел, хотя веду с ним дела уже много лет,— осторожно ответил Гиена.— До сих пор он производил впечатление совершенно нормального, хотя и очень тяжелого в общении человека, и я не знаю, какая муха его укусила, что ему в голову пришла вдруг такая идея.

— А как зовут этого садиста-теоретика? — безразлично спросил Иван, но что-то в его тоне прозвучало такое, что начисто исключало возможность не ответить на его вопрос или солгать, и мужчина, в нарушение всех профессиональных тайн, ответил.

Но, видимо, это имя ничего Ивану не сказало, потому что он никак на него не отреагировал, а просто произнес:

— Я берусь за это дело. Всю оговоренную сумму вы переведете на счет Петра Петровича. Вы еще не забыли его номер?

— Как можно забыть этого необыкновенного человека?! — воскликнул Гиена с таким искренним возмущением, что можно было бы подумать, будто он ничего не знает о том презрительном прозвище, которым наградил его бывший хозяин.— А что? У него проблемы? — осторожно поинтересовался он с затаенной радостью, что у страстно ненавидимого им Коваля возникли какие-то осложнения, но, почувствовав, как сзади на него тут же повеяло могильным холодом, замер и извиняющимся тоном залепетал: — Простите! Я позволил себе лишнее. Это, конечно, не мое дело. Простите великодушно! — и, помолчав немного, продолжил: — Скажите, пожалуйста, как я смогу связаться с вами в случае необходимости — дело-то неординарное? Конечно, о развитии событий меня будет постоянно информировать мой человек, который находится на месте, а я в свою очередь буду держать в курсе моего клиента — он требует, чтобы я докладывал ему все самым подробным образом. Видимо, есть какие-то нюансы, о которых он мне не сказал— его право! — Гиена осторожно пожал плечами, опасливо покосившись на Ивана — не воспримет ли он этот жест как что-то угрожающее или неуважительное: