Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна

Я отдал должное фантазии хозяина, однако мне она не показалась разумной. В осторожных выражениях, чтобы не оскорбить самолюбие автора, я высказал сомнение: а достаточным ли основанием является всего один язвительный взор, чтобы по-подлому убить?

Мой собеседник не стал цепляться за свою идею и немедленно переменил версию.

– Тогда это Буянов! Он никогда не любил пиита! Он презирал его! Он и убил!

– Да полно, Зарецкий! Кто убивает из-за презрения?

– Тогда Петушков! У него с дедом Ленского вечный спор из-за покоса был. Они еще в девяносто третьем годе стреляться собирались!

Если бы я не выказал своим видом всей холодности по отношению к его выдумкам, хозяин Заречья еще долго перечислял бы уездных помещиков, могущих, в его представлении, покончить с пиитом. Я не сомневался, что теперь округа, его стараниями, будет обеспечена неиссякаемой пищей для разговоров еще года на три.

– Но, может, убили не они? – осторожно предположил я. – Не мирные обыватели? Кто-то более инфернальный? Кто скорее годится на роль злодея?

– И правда! – опять воспламенился Зарецкий. – Повстречался ведь мне тогда один незнакомец – он мечтал узнать о том, когда и где вы стреляетесь!

– Вот как? – Я обратился в слух.

– Вечор того дня, когда я передал тебе картель, ко мне явился посетитель. Он отрекомендовался соседским помещиком.

– Сосед?! Видел ли ты его раньше?

– В том-то и дело, что никогда! И говор его, и все манеры были нездешними.

– А какими же?

– Ах, как тебе сказать… – Он затруднился в поиске слова.

– Петербургскими?

– Скорее нет.

– Московскими?

– Иными. А какими? Бог весть. Да и столько лет прошло!.. Так вот, мой гость настойчиво расспрашивал меня о твоем поединке с Ленским. Хотел вызнать, где вы деретесь, в какой день и в котором часу. Разумеется, я не сказал ему ни о дне, ни о месте, ни о часе – да и о том, что сама дуэль состоится, тоже.

– Чем же объяснил твой странный гость подобный интерес?

– Ничем. Я прямо спрашивал его: на что ему? Но он вилял. Я решил, – хозяин понизил голос и картинно оглянулся, – что он, возможно, правительственный агент.

– Агент?! – воскликнул я. – Да зачем же ему нужна была наша дуэль?

– Кто знает? Может, бедный Ленский грешил возмутительными стихами? Может, он стал участником противоправительственной организации? Составил заговор? Согласись: быть поэтом в наши дни – уже подозрительно.

– А как он выглядел, тот господин? Как представился тебе?

– Дал он мне тогда свою карточку, да только она затерялась. Столько лет прошло, да и детям дали волю, шныряют всюду… Человек он был немолодой, лет тридцати. Усач, волосы русые, завитые. А знаешь, что еще, Онегин? Ты спрашивал, каковы были его манеры. Так вот: я вспомнил – хоть и был он одет в статское платье, по выправке и тому, как держался, я понял, что, скорее всего, человек он военный.

– Военный? О да, у них особый тон! Но раз так – ты, Зарецкий, возможно, вспомнишь по его выправке, где он служит? Гусар, улан? Гвардеец? Иль, может быть, моряк?

– Ах, столь подробно вряд ли я смогу тебе доложить… Я тогда о том не подумал… А сейчас… Если вспомнить… Хм… Он скорее кажется мне кавалеристом: потому как ростом был не высок, а плечи имел широкие. О кривизне ног, – мой визави улыбнулся, – сказать тебе не могу, потому как ноги его, увы, не разглядывал.

– Может быть, что-то особенное было в его внешности? Серьга, татуировка, шрам?

– Нет, ничего.

– И что же? Он ушел от тебя тогда несолоно хлебавши?

– Ну, разумеется! Я был – кремень! Хоть он мне и деньги предлагал! Ты можешь ли себе представить?! Неслыханно! Мне, дворянину! Он посулил мне сто рублей ассигнациями за верные сведения о вашем поединке! Я хотел было вызвать его – да он, как увидел мое возмущение, постарался обратить все в шутку.

– А после? Ты его видел здесь?

– Однажды, спустя месяц или два, мы съехались в поле. Ах да! Была уж весна или начало лета. Намного позже, чем уехал отсюда ты. Как раз незадолго до венчания Ольги – Ольги Лариной, ты ведь помнишь ее: бывшая невеста несчастного Владимира. Мы поговорили тогда с ним о том о сем. Ни о чем. Об охоте, видах на урожай. О происшедшем поединке он уж не заикался. Мы поболтали, да и разъехались каждый своей дорогой.

– Неужели ты не помнишь, как его зовут?! – воскликнул я.

– Нисколько, – развел руками Зарецкий.

…С тем я от него и уехал.

Пишу я вам, дорогая княгиня, так подробно о своих обстоятельствах не только оттого, что хочу делиться с вами тем, чем я каждоминутно занимаюсь и как продвигается мое дело. Есть у меня и свой умысел. Тайная надежда. И вот в чем она заключается. Может быть, вы, моя Татьяна, со своим ясным и живым умом, со своим практицизмом, углядите в моих пространных рассказах нечто ? К примеру, деталь, что утаилась от моего поверхностного взора и может по-иному осветить случившуюся историю? Я очень верю в ваш разум, княгиня, и здравый смысл. Об этом не принято говорить вслух, и многие мои соратники по мужескому полу могут оскорбиться – однако я считаю, что дамы порой – да даже очень часто! – бывают умнее, находчивее и проницательнее кавалеров.

В вашем случае, дорогая княгиня, это неоспоримый факт.

А чтобы и дальше снабжать вас пищей для размышлений, завтра я собираюсь нанести визит вашей маменьке. Я уже послал к ней человека с запиской с покорнейшей просьбой меня принять. Помимо отдания долга вежливости, я бы хотел навести наш табл-ток на злосчастную дуэль и послушать ее воспоминания о том времени. Кроме того, мне не терпится тщательно рассмотреть ее, чтобы увидеть в ней черточки, свойственные и вам, дорогая княгиня. Говорят, нет людей, более близких, чем мать и дочь. Разве что, может быть, любовники бывают еще ближе – не правда ли?

Кроме того, хотел бы я разыскать своего старого слугу, мосье Гильо. Он тоже был свидетелем дуэли – моим секундантом. Говорят, он остался в здешних местах и выгодно женился. Завтра я предприму усилия для его поиска.

Дорогая княгиня,

сегодня я сделал визит вашей маменьке. Вчера она, едва успел я запечатать вам письмо, с моим же человеком передала приглашение сегодня приехать. Она писала, что в первой половине дня будет занята хозяйственными хлопотами, но ближе к вечеру готова меня принять. Весь строй ее письма дышал неприкрытым радушием.

Обед ее и впрямь оказался чем-то грандиозным. Пожалуй, со времен последнего завтрака у Тальон не припомню, чтобы ел что-либо настолько вкусное – однако в другом роде. В петербургских ресторациях еда скорее дразнит, но не насыщает. Однако в традициях нашего села закормить гостя настолько, чтобы он, чего гляди, прямо за столом от сытости захрапел. Нет, вашей маменьке я подобной радости не доставил – хоть она приложила к тому максимальные старания. Мастерство кухарки – творчество которой, как я понимаю, m-me Larina держит под постоянным контролем, – помноженное на радушие и усердие вашей maman, сделало для меня сей обед весьма запоминающимся. За ухой из стерляди с кулебякой последовали рябчики в сметане, затем бараний бок с кашей, бланманже и восемь видов различных наливок. Завершился обед семью сортами всевозможных варений.