Виктор Пронин - Ночь без любви

— Даже не знаю… В домино иногда выйдешь во двор сыграть с соседями… К родне съездишь…

— Ясно. Пахтусов?

— Дача, огород. Соления, варения…

— Прекрасно. Васысь?

— Трудно сказать вот так сразу… Книги, фотографии.

— Тоже неплохо. Ясин?

— Ничем определенным не занимаюсь… Ружье чищу, патроны заряжаю, об охоте мечтаю. Вот и все.

— Хуздалев?

— Дача.

— Асташкин?

В кабинете наступила тишина. Все переглянулись, с недоумением посмотрели на Ксенофонтова, повернулись к Зайцеву — объясни, мол, этому гражданину, что Асташкин ничем уже в свободное время не занимается.

— Ну что же вы? Когда жив был, занимался чем-то?

— А, когда жив был, — с облегчением проговорил Пахтусов, — тогда другое дело. Теннисом. При нашем заводе корт есть, вот он и попросил меня устроить его туда. А раньше, знаю, в бассейн ходил.

— Больше вопросов нет, — сказал Ксенофонтов, закрыл свой блокнот и сунул его в карман.

— Ну что ж, — растерянно пробормотал Зайцев, не ожидавший столь резкого окончания, — раз так… Прошу всех подписать протокол очной ставки и… И можете быть свободны.

Охотники столпились у стола, по очереди, передавая ручку друг другу, подписали голубоватые бланки, исписанные мелким зайцевским почерком и, попрощавшись вразнобой, ушли.

— У тебя есть фотографии Асташкина? — спросил Ксенофонтов, когда дверь за охотниками закрылась.

— Сколько угодно, — Зайцев вынул из стола и бросил перед Ксенофонтовым черный пакет. Вынув снимки, Ксенофонтов убедился, что Асташкин любил сниматься. Вот он на теннисном корте с ракеткой, залитый солнцем, подтянутый и веселый, скорее всего, после победы, а вот он после удачной охоты — одна нога на земле, вторая на туше громадного кабана с клыкастой мордой, вот у своего гастронома — в светлом костюме, при галстуке, с плоским черным чемоданчиком… Короткая стрижка, худощавое лицо, насмешливый взгляд, чуть оттопыренные уши, что, впрочем, нисколько его не портило.

— В детстве, наверно, был рыжим, — задумчиво проговорил Ксенофонтов.

— Да, там есть один цветной снимок…

— Чем же он их допек… Чем-то он их допек… Ну, ладно, старик, мне пора, — Ксенофонтов поднялся. — Позвони как-нибудь… Через денек-второй.

— Пожалуйста, — в голосе Зайцева прозвучало разочарование, он все-таки надеялся на помощь Ксенофонтова. — Конечно, позвоню. Я могу позвонить и через недельку-вторую… Могу вообще не звонить, — Зайцев устало складывал в стол пакеты с фотографиями, запихивал в переполненный сейф уголовное дело с подшитыми протоколами.

— Ты все-таки позвони. Мало ли чего… Вдруг мыслишка какая посетит, вдруг пивка достанешь…

— Думаешь, стоит посуетиться? — спросил Зайцев, и мелькнула, все-таки мелькнула в его голосе надежда.

— А почему бы и нет? Пиво всегда в радость, независимо от того, пойман убийца или продолжает безнаказанно разгуливать на свободе. Как говорил один мой знакомый петух — не догоню, так согреюсь, — сделав прощальный жест рукой, Ксенофонтов величественно удалился.

На следующий день Ксенофонтов исправно пришел в редакцию и уселся за свой меленький фанерный стол — вытянув из под него ноги и скрестив руки на груди. Взгляд его то ли сонный, то ли усталый, еле пробивался из под век. В редакции уже привыкли к тому, что их незадачливый сотрудник время от времени, злонамеренно уклоняясь от работы, помогает своему другу из прокуратуры разоблачать опасных преступников.

Вошла машинистка Ирочка. Постояла, со скорбью глядя на неподвижного Ксенофонтова, который не подавал никаких признаков жизни.

— Главный сказал, что он тебя выгонит, если сегодня к вечеру ты не сдашь двести строк на машинку.

— Ирочка, скажи, пожалуйста… Ты смогла бы изменить своему мужу?

— С тобой? Да.

— Значит, вопрос заключается только в одном — с кем?

— Для меня — да.

— Спасибо, Ирочка. Теперь он не уйдет.

— Кто?!

— Убийца.

— Боже, Ксенофонтов! Тебе плохо?

— Передай главному, что завтра… Завтра я сдам на машинку четыреста строк. Может быть, это его утешит.

И Ксенофонтов снова углубился в себя. И наступил наконец момент, когда что-то произошло — чуть дрогнули его веки, медленно втянулись под стол длинные ноги, локти легли на стол, и вот уже в позе Ксенофонтова проступила чуть ли не готовность вскочить и тут же мчаться куда-то.

Что он и сделал.

Выйдя на улицу, Ксенофонтов посмотрел в дождливое небо, поднял воротник плаща, сунул руки в карманы и уверенно зашагал по тротуару. Через пятнадцать минут он был у пятиэтажного дома. По своему блокноту сверил адрес, поднялся на третий этаж и позвонил.

Дверь открыла женщина. Взглянув на нее, Ксенофонтов удовлетворенно перевел дух, будто узнал ее или же очень боялся разочароваться в ней.

— Здравствуйте! — сказал он, беззаботно улыбаясь.

— Здравствуйте, — ответила женщина, но ничто не дрогнуло в ее лице. Под глазами темнели круги, она выглядела не просто усталой, а какой-то убитой. Ничуть не удивилась Ксенофонтову, не выразила желания узнать, кто он, зачем пришел, к кому. Она просто стояла и ждала.

— Моя фамилия Ксенофонтов. Вчера мы встречались в прокуратуре с вашим мужем… Если не возражаете, я зайду на минутку?

— Мужа нет дома.

— Это неважно. Я хочу поговорить с вами.

— Проходите, — ответила женщина без выражения и прошла в комнату, оставив дверь открытой. — Можете раздеться, — донеслось до Ксенофонтова из глубины квартиры. Он воспользовался разрешением и повесил свой плащ в прихожей, зная, что разговор в верхней одежде неизменно получается скомканным и бестолковым, как бутерброд на ходу.

Войдя в комнату, Ксенофонтов увидел, что женщина сидит на диване несколько напряженно распрямив спину и положив ладони на колени. И ее колени он увидел. Красивые колени. И женщина красивая — отмечал он про себя с такой настойчивостью, будто пришел специально для того, чтобы убедиться в этом.

— Ваш муж… простите, скоро придет?

— Не знаю.

— Но он придет?

— Надеюсь.

— Вы давно замужем?

— Это важно для прокуратуры?

— Да. Мне показалось, что будет удобнее, если мы поговорим здесь, а не в казенных помещениях…

— Пожалуй. Мы женаты десять лет.

— Есть дети?

— Сын. Ему пять лет.

— У вас много друзей?

— Что вы имеете в виду? У кого — у вас? — лицо женщины чуть дрогнуло, оживилось. До сих пор она отвечала как бы механически, вопросы Ксенофонтова ее не затрагивали настолько, чтобы она вышла из своего печально-сосредоточенного состояния.

— Я имею в виду друзей семьи…

— Не так, чтобы очень… В основном, это друзья мужа. Охотники… — в ее голосе прозвучала едва уловимая ирония.

— Вы знакомы со всеми охотниками?

— Одно время мы довольно часто встречались… Праздники, юбилеи, вылазки на природу…