Феликс Меркулов - Хроника отложенного взрыва

В канцелярии много глаз и ушей. Оттуда информация ушла к сторонникам Полуяхтова. Они предупредили товарища, а сами первыми поспешили в тот кабинет, в который направлялся чиновник с компроматом. Кто первый поделится, тот и прав. Как — чем поделится? Информацией.

Для Полуяхтова это был сильный удар. Операцию «Праведный гнев» пришлось спешно сворачивать. Друзья постарались, подали вышестоящим все в более выгодном свете, смягчили последствия, но полностью дезавуировать компру, конечно, не удалось. А деньги, которые пришлось потратить, чтобы замять скандал, пробили брешь в бюджете не только операции, но и в личном кармане генерала. Опять же друзьям пришлось компенсировать издержки, они хоть и хорошие парни, но отнюдь не бессребреники.

Прошла череда очень неприятных разговоров с директором СВР и его замами. Давно его так не полоскали. Впрочем, начальников легко понять: из-за него они получили хорошую накачку. В какой-то момент ему даже казалось, что кресло под ним покачнулось.

«Все прогнило, — думал в такие моменты Полуяхтов. — Насквозь».

Он прекрасно понимал, что его противники тоже не лыком шиты. Копать не перестанут. Особенно Брайчук… «Злопамятный, скотина, — думал о нем Иннокентий. Поэтому, пока его не уволили (и, даст бог, не уволят), надо было заметать следы. Рубить концы. — Эх, Толя, Толя. Провалил такую блестящую операцию. Ну что ж, не обижайся».

— Ну как? — Михальский посмотрел на Гольцова.

— Порядок. Завтра в девять тридцать.

— Отлично. Завтра надень тот же костюм, в котором ходил в гости к адмиралу.

— Почему?

— Это счастливый костюм. Я тоже оденусь точно так же.

Гольцов договорился о встрече с судьей, который рассматривал дело Заславского. Хотели показать ему откровения Ермакова.

— Это военный суд, там мин не будет, — улыбнулся Георгий.

— Ты все равно надень костюм. Он не подведет.

— Сколько вы служите? — врач-венеролог посмотрел поверх очков на Ермакова.

— Больше двадцати календарей, — ответил Ермаков.

Календари — означали чистые годы, календарные, а не в льготном исчислении.

— В Москве сколько?

— Больше десяти лет.

— И ни разу не были у меня? — Венеролог с удивлением полистал карточку адмирала. — Хм, странно.

— Почему же? — Ермакову был неприятен и тон, и сам вид пожилого доктора, разговаривавшего с адмиралом как с лейтенантом каким-то. — Разве обязательно бывать у вас?

— Да как вам сказать… Обычно люди как-то заходят. Все в жизни бывает. Тем более у адмиралов.

Доктор объяснил, что впервые встретил человека, прослужившего так долго в Москве и ни разу не лечившегося у него.

— Вы в некотором роде уникум. Как вам это удалось?

— Очень просто: я всегда имел высокие моральные устои. — Анатолий улыбнулся.

— Похвально…

Ермаков лежал в отдельной палате с телевизором, холодильником и телефоном. На полу красный ковер. На журнальном столике в вазочке ждали своей участи свежие фрукты. В общем все, как у людей.

Вечером в палату заглянула незнакомая медсестричка с остреньким, как у лисички, носиком.

— Здравствуйте, Анатолий Борисович, — она мило улыбнулась, отчего адмиралу вдруг стало еще радостнее.

— Здравствуй, э-э…

— Таня. Я дежурная медсестра.

— Что-то не помню тебя.

— Я новенькая.

Жадный взор адмирала прошелся по ножкам в черных колготках, по очень короткому халатику с разглаженным воротничком и с расстегнутыми верхними пуговками. Было видно начало грудей, стесненных ажурным темно-синим лифчиком. Ермаков почувствовал волнение.

— Вам доктор прописал таблеточки дать и укол поставить. — Таня улыбнулась.

— Какой укол? — удивился адмирал.

— Витаминный. У вас же кардиограмма плохая. А доктор сказал, что такие люди еще нужны стране. — Девушка кокетливо посмотрела на Ермакова.

Когда такие девушки так смотрят на мужчин, у последних обычно отключаются мозги.

— Вот и прописал витамины для укрепления сердечной мышцы, — закончила она. — Пойдемте в процедурный.

Таня сделала укол легко и быстро. Ермаков ничего не почувствовал.

— Все? — удивился он.

— Да.

Адмирал натянул синие штаны от фирменного костюма «Найк» и повернулся к медсестре. «Глаза у нее светло-синие, как небо», — отметил он. Только это были не пустые глаза глупышки, а умный, даже скорее мудрый взор девушки, знающей себе цену. И еще многое другое.

— Вы прекрасно ставите уколы, — сказал Анатолий. — И у вас прекрасные руки.

— Спасибо. — Таня мягко улыбнулась.

— Могу я пригласить вас на чашечку кофе?

— Заходите, я буду здесь всю ночь. — Ее голос прозвучал так, что у адмирала от сладостного предчувствия пересохло горло.

В палате Анатолий не мог найти себе места. Он смотрел телевизор, но не понимал, что на экране. Ходил из угла в угол, но представлял Таню. Брал в руки фрукты, но клал обратно.

Сердце его стучало сильно и громко. Так что даже слегка кружилась голова.

«Это уже любовь или пока только дикое желание?» — пытался мысленно шутить адмирал. Но ему было уже не до шуток. Он захотел увидеть ее еще раз. Прямо сейчас. Немедленно.

Анатолий вышел в коридор.

Дверь в сестринскую была открыта. Там сидела Герда, высокая, как жердь, медсестра, которую адмирал давно знал. Под халатом у нее был желтый свитер — Герда постоянно мерзла. В руках она держала женский роман.

— Здравствуй, Герда, — упавшим голосом произнес он. — Разве ты сегодня дежуришь?

— Да. А что?

— А где твоя напарница?

— Какая напарница?

Адмирал застыл с открытым ртом.

Он все понял. Холод пронзил его грудь как игла.

О боже, как же сжалось сердце. Стало больно и обидно. До слез обидно.

Его списали со счетов. Вычеркнули, словно старый бифштекс из меню.

— Анатолий Борисович, что с вами, вам плохо? — Герда испуганно вскочила, увидев, как побледнел адмирал.

— Нет, уже нет. — Шатающейся походкой он дошел до палаты и упал на кровать.

Смерть оказалась очень симпатичной девицей, а ее коса — белым шприцем. И сделать ничего невозможно. Ермаков прекрасно знал людей, подославших смерть. Они всегда действовали наверняка. Когда-то он сам был в их рядах. Он был одним из них. Но его вышвырнули, как нагадившего щенка.

Сколько раз он разменивал людей, словно монеты. Не только потому, что было выгодно: существовали высшие интересы, в которые Ермаков иногда верил. И не беда, что его личные интересы всегда совпадали с этими высшими.

Он сам списывал других. Но как же несправедливо и больно самому оказаться в числе вычеркнутых, отброшенных и преданных человеком, которому верил как самому себе.

Ермаков схватил трубку телефона, еще не зная, кому хочет позвонить. Но там была тишина. Кто-то предусмотрительно выключил телефон. Анатолий швырнул трубку.