Захар Абрамов - Приговор

— Теперь вы знаете причину моего приезда. Я только выполнил долг и протягиваю вам руку отеческой помощи. Согласны?

Странный разговор произошел у нас тогда.

— Ваш визит застал меня врасплох… Не знаю, что и ответить. Я никакого Марка не знаю. Альбертас мне никогда не называл этого имени, — сказала я.

— А он вообще рассказывал вам о своих делах?

— Нет. Но все-таки странно.

— Не спорю. Жизнь — сама по себе величайшая странность.

— И что же я должна делать?

— Выехать со мной.

— Лучше я буду официанткой до конца своих дней, чем стану вашей содержанкой!

— Понимаю. — Он мягко улыбнулся. — Это, предусмотрено. Вы станете моей дочерью.

— Через несколько дней заканчивается суд.

— Это тоже предусмотрено. На следующий день после суда я вас жду в семь вечера у пятого вагона поезда Рига — Сочи. Если Альбертас захочет вас увидеть перед высылкой, то отъезд будет отложен. Я сообщу вам об этом при встрече.

Старик вытащил из папки конверт из плотной бумаги, протянул мне.

— Здесь пятьсот рублей. Собираясь на вокзал, берите только то, что вам дорого. Ну, а теперь, идите домой. Время позднее.

Я попрощалась с ним, вышла из номера и всю дорогу думала о странной встрече. Не верить добрым намерениям не могла — не было причин. Через два дня Верховный суд республики приговорил Альбертаса к двадцати годам лишения свободы с конфискацией всего имущества. Я больше не колебалась. В семь часов, как договорились, я была на вокзале. Еще издали заметила старика. Он стоял у вагона, опираясь на трость. Когда я подошла, он принял у меня чемодан, поднялся в купе. Все это без слов. Молчала и я.

— Может быть, вы все-таки представитесь? — робко попросила я.

— Охотно. Заступин Оскар Семенович. Уроженец города Смоленска.

— А чем же вы занимаетесь? — продолжала я.

— Химией. — Он загадочно ухмыльнулся.

— Интересно.

— Очень. Давайте ваш паспорт, и вы сейчас увидите один из моих опытов.

Пока я доставала из чемодана паспорт, Заступин разложил на столике несколько флаконов, кисточку, ученическую ручку. Я отдала ему паспорт. Он развернул его, внимательно прочел и положил на столик. Влекомая любопытством, я со вниманием наблюдала за его действиями. Вот кисть погрузилась в самый большой флакон и затем прошлась по записям первой и второй страницы паспорта. Наступила пауза. Затем Заступин обмакнул кисть в другой пузырек и также обмазал записи. У меня на глазах записи в паспорте помутнели, а затем и вовсе исчезли. Оскар Семенович не спеша принялся заново заполнять документ.

— Ну вот! Паспорт готов! — сказал он весело, собирая свои «приспособления» и пряча их в портфель. Я взяла паспорт, повертела его.

— О! Заступина Марита Оскаровна… Это я?

— Да, теперь ты моя дочь!

А поезд стучал, стучал колесами, увозя меня все дальше и дальше от родных мест… — Голос Мариты дрогнул. Она вытерла платком набежавшие слезы, снова отпила воды.

— Мне казалось, — продолжала она, — что с отъездом из Риги, начнется какая-то другая, какая-то настоящая жизнь. Я найду себя, вновь встану на ноги. Заступин предложил поехать в Баку. Я не возражала. Здесь он купил домик, который вам известен, «Москвич», устроил меня, несмотря на опоздание, в медицинский институт. Жизнь потекла размеренно, спокойно. И я, глупая, радовалась ей. Прошло меньше года — и все переменилось. Я говорю о тебе, — Марита круто повернулась к Зауру. Синие глаза ее потемнели. — Ты же видел… Я избегала встреч с тобой. И в то же время хотела быть откровенной до конца — и боялась, что ты неправильно поймешь меня, что я потеряю тебя. — Она закрыла лицо руками, уронила голову на стол.

Байрамов, Агавелов и Заур, не сговариваясь, вышли на балкон, закурили. Внизу, на скамеечке у входа Агавелов заметил Пери-ханум. «Ждет, — подумал он. — Болит материнское сердце».

— Давайте вернемся в комнату, — предложил он.

— Извините, — уже спокойно сказала Марита, едва Байрамов уселся за стол. — Я постараюсь больше не отвлекаться.

У Заура сжалось сердце. Хотелось спрятать, защитить эту измученную женщину, взять в свои ладони ее нервные, беспомощные руки. Ровный, бесстрастный голос Мариты доносился, будто сквозь подушку.

— Как-то в конце лета мы поехали на пляж, — говорила она. — В Загульбу, кажется. — Твердо добавила: — Да, в Загульбу. Купалась я одна, а Оскар Семенович, устроившись в тени под скалами, отдыхал. Я вышла из воды и увидела, что он оживленно беседует с каким-то чубатым парнем. Я была рада этому и снова полезла в воду. Когда я вернулась, он был один.

По дороге домой я все прибавляла и прибавляла скорость. Настроение было какое-то необычное, приподнятое. Но за ужином все, как рукой сняло.

— Ну как? — спросил меня Оскар Семенович, отправляя в рот кусок любимой его телятины.

— Пляж? Великолепно. Море такое ласковое. Вспомнилась Рига. Правда, там у нас вода не бывает такой теплой.

— Отлично. Теперь будем чаще ездить. Если ты, конечно, будешь послушной.

Я насторожилась. Еще в машине, по дороге, мне почудилось что-то. А Заступин, продолжал, как ни в чем не бывало.

— Здесь, в городе, на русско-армянском кладбище работает один старикан. Плутоватый такой. Делает памятники, крупно зарабатывает. Это мой старый знакомый… В молодости я любил побаловаться картами. Встретились с ним как-то в одном доме, и он меня обтяпал. Был у меня бриллиантовый кулон — дорогая вещь, из приданого покойной жены. В общем, тогда камень уплыл из моих рук. Веришь, столько лет миновало, а я и сейчас сплю неспокойно. Моя собственность, которая для меня не имеет цены, у этого мошенника. Я долго думал над этим делом. Пришел к выводу: выкупить невозможно, таких денег нет. А ты теперь родной мне человек и кулон должен быть твоим, — разговор шел так необычно, что я забыла о еде, а он с жаром сыпал словами: — Мы должны вернуть свою вещь. Любыми средствами. Если надо, даже пойти на хитрость. Сейчас время такое — слишком мало честности в людях, — он хрипло рассмеялся. — Короче, план я разработал. Джумшуд, так звать старика, неравнодушен к слабому полу. Ты поедешь на кладбище заказывать памятник, пококетничаешь с ним. Он клюнет, пригласит к себе. Соглашайся сразу же, не ломайся. Дома съешь побольше масла, а там, у него, твоя забота только в том, чтоб его рюмка не пустовала. Он всегда пил неважно. А в шестьдесят лет от бутылки коньяка наверняка слетит с копыт. Ты сыграла — можешь идти со сцены…

— Но, — прервала я Заступина, — я не хочу выходить на сцену. Это мерзко.

— Глупости, он — мошенник и картежник. И если мы хотим вернуть свою собственность, что здесь мерзкого?

— Нет! Нет! Нет! — закричала я. — Никогда. Ни за что.

Лицо Оскара Семеновича потемнело. Он схватил меня за плечи.