Леонид Словин - Такая работа

Его первое дело было совсем заурядным: кража бензопилы с гормолокозавода. К тому же оно было и бесперспективным. Единственный подозреваемый в преступлении — некто Зарцев — хорошо знал, что, кроме одного лишь верного предположения, улик у Тамулиса нет, и поэтому наглел с каждым допросом. Он просто издевался над Тамулисом.

— Как вам хорошо известно, Зарцев, — каждый раз бесстрастно начинал Тамулис, — преступник, похитивший бензопилу, перерезал дужку замка на двери склада при помощи сварочного аппарата. Вы работали на строительстве молокозавода, имели доступ к сварочному аппарату, и у вас на следующий день после кражи были сильно воспалены глаза. Чем вы можете это объяснить?

— Соринка в глаз попала…

К этому времени Тамулис проработал в отделении около двух недель — он прибыл из Каунасской средней школы милиции. Худой, нескладный, в больших очках, оставивших красный непроходящий шрам на его переносице.

В кармане у него был диплом об окончании школы с отличием, а в голове — готовый план жизни на ближайшие пять-семь лет: уголовный розыск до первой же вакансии в научно-техническом отделении — эксперт-криминалист научно-технического отделения, Высшая школа милиции и подготовка материала для диссертации и наконец защита диссертации. Его влекла научная работа: сложные криминалистические исследования с применением кибернетических машин, изучение психологии свидетельских показаний.

О своих планах Тамулис, понятно, никому не рассказывал, только поинтересовался, как обстоят дела с вакансиями в научно-техническом отделении, у старшего оперуполномоченного Гуреева — он показался Тамулису положительнее и серьезнее всех, потому что ни над кем не подшучивал и никого не задевал. Гуреев ничего не заподозрил, обещал узнать обо всем подробно, но, видимо, забыл или что-то ему помешало. А между Тамулисом и его новыми коллегами по работе сразу же пробежал холодок: в уголовном розыске «гастролеров» не любят.

К Тамулису относились вежливо, доброжелательно, в достатке снабжали всякого рода бланками, карточками и папками, которых у него на первых порах не было; однако никто не высказал желания познакомиться с ним поближе или выслушать его мнение по поводу удивительных и неудивительных событий, происходящих в уголовном розыске ежечасно.

Будь Тамулис более эмоциональным, он, без сомнения, почувствовал бы этот холодок, возможно, обиделся бы и постарался сам отгородиться от своих черствых коллег. Но он, к счастью, так ничего и не заметил и с присущей ему серьезностью решил, что все это связано с его профессиональной беспомощностью. Он отложил на время свой «большой» план жизни и под руководством Гуреева взялся за раскрытие преступлений с мальчишеским азартом и прямолинейностью.

— Но у вас, Зарцев, были воспалены оба глаза…

— Правильно. Мне в оба глаза попали соринки — ветер был сильный. По-вашему, такого не бывает, товарищ начальник?

И Зарцев смотрел на него с любопытством, наслаждаясь своей неуязвимостью. Тамулис не сдавался.

— Но у вас глаза болели продолжительное время. Так от соринок не бывает. И почему вы не обратились к врачу?

— Знаешь, начальник… — Зарцев закидывал ногу на ногу, закуривал без разрешения и бросал мятую пачку «Памира» на стол к Тамулису. — Чего не бывает… Если по каждому пустяку к врачу бегать…

Они встречались почти ежедневно. И эти встречи вскоре стали дежурной темой острот всего ОУРа — отделения уголовного розыска.

— Брось ты пока этого Зарцева, — посоветовал Тамулису Гуреев, — мы его на другом деле возьмем. Весь народ смеется…

Но, как выяснилось, Тамулис не умел бросать начатое. На его столе появились брошюры по электросварке и учебник офтальмологии, а Зарцева он направил для осмотра к лучшему окулисту города.

Специалист ничем не мог помочь Тамулису — слишком много дней прошло со дня травмы. Зато Зарцеву он выписал очки. Когда Зарцев появился в горотделе милиции в массивных дымчатых очках, обычная невозмутимость Тамулиса дрогнула. Он молча отметил Зарцеву повестку, не спеша засунул бумаги в сейф и, покусывая ногти, направился к начальнику горотдела милиции полковнику Альгину — было ясно, что оперативник из него не получится.

Это было днем, часа за два до обеда, и Гуреев, с которым Тамулис работал тогда в одном кабинете, поднял голову и проводил его долгим недоумевающим взглядом.

Альгин был занят. Тамулис присел на край стула.

Здесь, среди обычных посетителей приемной, его и увидел Андрей Мартынов, другой старший оперуполномоченный, удачливый, никогда не унывающий, плечистый, из того типа людей, которым Тамулис всегда немного завидовал и которых чуть-чуть побаивался. Мартынов бесцеремонно потащил его к себе и заставил рассказать всю историю с Зарцевым, с окулистом, с злосчастными очками.

В тот же день вечером Альгин (начальник уголовного розыска был в то время в отпуске) приказал Тамулису временно оставить свои дела и вместе с Мартыновым и майором Егоровым заняться раскрытием дерзких ночных краж, совершаемых через открытые окна. Тамулис дежурил с Мартыновым и Егоровым ночью на улицах, сидел в засадах, ездил на задержания.

Поиски ночных воришек продолжались около месяца. Само собой получилось, что уже через несколько дней Тамулис попал к Мартынову домой, а попав один раз и встретив сердечный прием жены Мартынова и их четырехлетнего сынишки, стал бывать у них снова и снова: его Ирина жила в это время в Каунасе, у мамы, ожидая появления на свет маленького продолжателя рода Тамулисов.

Ночные воришки были пойманы. Появились похитители велосипедов. И все-таки Тамулис не забывал свое первое дело. Месяца через два, узнав, что Зарцев брал краткосрочный отпуск и ездил в деревню, Тамулис тоже отпросился у Альгина на два дня, провел их где-то между Лукоянихой и Барбешками, и на третий день смущенный, измученный и с ног до головы перепачканный глиной притащил в кабинет Альгина похищенную на молокозаводе пилу. Зарцев был арестован. Оперативники признали Тамулиса равным.

Вскоре он получил самостоятельный участок работы и перебрался к Мартынову.

Тамулис сидел в кабинете майора Егорова и ждал, когда тот освободится.

Егоров быстро просматривал какие-то документы и раскладывал их по папкам. Когда, задумавшись, он подносил бумагу близко к глазам, его рука по привычке тянулась к серым, давно поседевшим вискам, а морщины на лбу углом сдвигались к переносице.