Валерий Поволяев - Охота на охотников

Если бы горластые газетчики добрались до старика Арнаутова, он бы рассказал им очень многое.

Шахбазов не отвечал долго. Арнаутов терпеливо ждал, потому что знал: определитель высветил его номер телефона, и Шахбазов, не помня на память, кому он принадлежит, определит это по карманному компьютеру. Как только определил - поднял трубку. Когда Шахбазов ответил, старик невольно улыбнулся - слишком уж резким, сорочьим, срывающимся на подростковую визгливость, был голос у грозного руководителя коммерческого спецназа. Арнаутов его сразу узнал и тем не менее на всякий случай спросил:

- Армен, ты?

- С утра был он самый, - ответил Шахбазов непререкаемым тоном крупного хозяйственного босса, наученного никогда не произносить "да" и "нет", а обходиться словами, стоящими рядом. Откашлявшись, Шахбазов в свою очередь поинтересовался, хотя прекрасно знал, кто звонит: - А это ты, дед?

- Я!

- Ну и чего там у тебя?

- Дело... Как обычно.

- Раз есть дело - значит, дело твое мы выполним. И тоже - как обычно, - сказал Шахбазов. - Завтра в одиннадцать ноль-ноль буду, дед, у тебя. Не поздно? Или подъехать прямо сейчас?

- Можно завтра в одиннадцать.

Переговорив с Шахбазовым, старик Арнаутов подул на руки и потер их: когда за дело берется Шахбазов - срывов не бывает.

Михаил Рогожкин, несмотря на свои совсем ещё не старые годы, успел поколесить по белу свету. И по забугорью, и по Советскому Союзу, когда был Союз, и по России. И не просто поколесить, а и кое-где пожить. В городах самых разных: в Краснодаре и в Вене, в Липецке и Ставрополе, в Адыгее, в её столице Майкопе и в Калининграде. Холостому человеку, а Рогожкин в свои тридцать два года был ещё холостым, многого ведь не надо: главное, чтобы дождь на макушку не капал, под головой была подушка, а утром на столе стакан горячего чая с бутербродом.

Потом он поселился у младшего брата Леонтия в Белоруссии, в небольшом городке Лиозно, - брат тоже крутил баранку, только не на "длинномере", как Михаил, а на местном автобусе, не выезжающем за городскую черту, имел справный, с утепленной пристройкой и двумя сараями, домик, жену - пышную хохотушку Галю, двух детишек и тихую, в свое удовольствие, жизнь.

Леонтий поселил брата в пристройке.

- Раскладывай свои вещи, Мишель. Пока тут поживешь, дальше видно будет. Когда женишься, мы тебе вообще такие хоромы забабахаем - в постель на лифте ездить будешь. Понял, Мишель?

- У меня в башке уже седые волосы, куда мне жениться? - отмахнулся от брата старший Рогожкин, засмеялся. Впрочем, смех его быстро увял: ничего веселого в том, что он до тридцати двух лет не женился, не было. - Поздно мне.

- У нас в городе девчонки знаешь какие! - Леонтий сжал в восхищенном прищуре глаза и почмокал губами: - М-м-м-м! Земляника, а не девки. Не удержишься! И главное, мужского пола в городе не хватает: куда ни глянь одни женщины.

- Хор-рошо! - восхитился старший Рогожкин. - При таком раскладе зачем мне жениться, а? Я и без женитьбы могу взять свое.

- Дурак ты, дурак, - с неожиданной грустью, очень серьезно - видать, по-настоящему жалел своего брата, - произнес Леонтий. - А киндеры? Умрешь, не оставив киндеров на земле - кто твой род продолжит?

- Ты!

- Дважды дурак, - с сожалением сказал Леонтий.

- Да, ты со своими детьми. Фамилия-то у нас одна? Одна. Значит, все в порядке: род Рогожкиных будет продолжен достойно.

- Тьфу! - Леонтий сморщился и прекратил разговор.

- Ну, ты пойми, куда мне с моей работой семью с киндерами заводить! Рогожкин выразительно потер пальцами виски, показывая, что от семьи будет только одна головная боль. - Я же дома из тридцати дней месяца нахожусь только три, а остальные двадцать семь - в дороге. У меня жена может быть только походно-полевая, как на фронте, или дорожная, как у всех дальнобойщиков. Посадил её в кабину в Витебске, выгрузил в Можайске. На обратном пути - новая жена.

- А ты бросай свою дальнобойную работу. Переходи, как и я, на автобус.

- Не могу.

- Нам как раз водители нужны. А, Мишель?

- Не приставай.

- Не приставай, не приставай, - Леонтий вздохнул всей грудью, взялся рукою за сердце, прислушался к нему. У него иногда пошаливал "мотор", была аритмия, поэтому он обращал внимание на все, что происходило внутри него. И тем не менее я тебя познакомлю с одной красивой девушкой. У нас в диспетчерской работает. Неприступная - м-м-м! Как крепость Измаил. Суворовым надо быть, чтобы взять её.

- Нет таких крепостей, Ленчик, которых нельзя было бы взять перевелись ещё в девятнадцатом веке. - Старший Рогожкин грустно улыбнулся.

Работал старший Рогожкин в фирме, которая имела свои отделения не только во всех областных городах Белоруссии, а и во многих государствах, ближних и дальних, - в Польше, Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, России, Молдавии - карта обслуживания была широкая, охватывала всю Европу, - и работу свою Рогожкин любил. Конечно, можно пересесть на автобус и крутить потихоньку-полегоньку баранку на каком-нибудь скрипучем разваливающемся "пазике", на работу приходить с "тормозком" - домашним обедом, завернутым в газету, вовремя ложиться спать, вовремя вставать, и видимо, все это будет, но только не сейчас - в старости. А сейчас Миша Рогожкин принадлежал одному богу - дальним дорогам.

- Ладно, - сдался Леонтий, видя, что лобовым приступом брата не взять. - Куда следующий маршрут прокладываешь?

- В Москву.

- Опасный город. Говорят, стал хуже Чикаго.

- Говорят, что кур доят, а коровы яйца несут, - старший Рогожкин улыбнулся, улыбка у него была светлой, как у мальчишки. - Но на самом деле это ведь не так... А, Ленчик?

Младший брат промолчал, ничего не стал говорить старшему - все равно тот ничего не поймет. Поскольку не жил ещё спокойной оседлой жизнью, сравнить собственные мытарства не с чем, позже поймет, что к чему, с чем настоящие мужчины едят жареное мясо, и сделает такой же выбор, как и Леонтий.

Но недаром говорят: человек предполагает, а Бог располагает...

Каукалов с напарником снова выехали на Минское шоссе. Прошел всего один день - мокротный, противный, с ветром и холодом, а подмосковные леса постарели на целый месяц - полысели, стали прозрачными, какими-то побирушечьими, нищими, сирыми, вызывающими жалость, зелень исчезла вовсе, вместо неё на ветках висела скукоженная коричневая рвань, трава полегла, примерзла к земле, природа сделалась неопрятной. Каукалов шел в потоке машин, иногда специально притормаживал, и тогда автомобили, идущие сзади, тоже притормаживали, не смея высунуться вперед и обогнать машину с надписью "ГАИ" - и это доставляло Каукалову особое удовольствие, лицо его невольно расцветало, он ещё сбавлял скорость, едва полз по асфальту, за ним ползли остальные, Каукалов издевательски усмехался.