Валерий Поволяев - Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

Скорость была такая, что за Солонковым не поспевала тень - отрывалась на ходу, отставала от хозяина.

В следующий миг Солонков отогнал от себя навязчивую мысль.

Игру, отведенную ему судьбой, надо было сыграть до конца, и ни минуты, ни секунды своей жизни никому не дарить.

Во второй раз он скатился с горы ещё быстрее, чем в первый.

Мысль, которую он прогнал, пришла ему в голову снова, и он опять отогнал её от себя.

Наступило восьмое марта. Вика ещё находилась в постели, когда Солонков, одетый, чисто выбритый, надушенный хорошим одеколоном, появился в номере.

- Вик, проснись! - Он тронул Вику за плечо. - Так ты проспишь женский день.

Вика открыла глаза, и первое, что увидела, были цветы - большой букет роз, завернутый в серебряную бумагу, и только за цветами загорелого Солонкова. И воскликнула по-девчоночьи счастливо:

- Ой!

Солонков протянул ей букет. Она уткнула в розы лицо:

- Какой большой букет! Сколько их здесь?

- Двадцать одна. Очко! Выигрыш, как в картах. Но это ещё не все. Солонков отступил чуть назад, поднял с пола ведерко, плотно набитое мимозой. - Это от Анатолия Дзадзуевича Шихалиева.

Вика всплеснула руками:

- Еще одно ведро мимозы!

- Сегодня на горе игры будут. И в Адыл-Су, на альпинистской базе... Здесь - горнолыжные, там - керосиновые, вечерние. Мы приглашены и сюда, и туда.

- Королевская жизнь! - восторженно воскликнула Вика.

В окно было видно, как порозовел ледяной край Донгуз-Оруна, а потом его разом залило золотом. Это над горами Терскольского ущелья поднималось солнце.

Днем около кафе "Ай" состоялись снежные игры. Начались они с состязания двух команд. Команды по десять человек накрыли попонами и поставили на лыжи. Головной лыжник в каждой команде нахлобучил на себя здоровенную коровью маску, вырезанную из картона и ярко раскрашенную гуашью. У одной коровы были удлиненные персидские глаза черного цвета, с пушистыми ресницами, у другой - глаза голубые.

- Корова с черными глазами, то есть "Черная", корова с голубыми глазами, то есть "Голубая"! - объявил в микрофон распорядитель праздника Анатолий Шихалиев. - Итак, приготовиться к старту, - скомандовал он, выждал некоторое время и рубанул воздух криком: - Поехали!

Команды двинулись вниз с горы. "Коровы" были длинными, изгибистыми, попоны на ходу сползали, обнажали ноги горнолыжников в разноцветных брюках, дружный хохот всколыхнул древние Кавказские горы, от него, кажется, даже солнце подпрыгнуло. Строй одной коровы сбился, команда начала распадаться на ходу, и вскоре та, у которой были жгучие антрацитовые глаза, завалилась на бок.

Голубоглазая корова проехала чуть дальше, опередила метра на два или три и тоже завалилась. Но этих двух метров оказалось достаточно, чтобы голубоглазую корову объявили победительницей и вручили ей приз - четыре бутылки холодного шампанского "Три пиявки", как зубоскалы называли благородный напиток Московского завода, эмблема которого походила на трех застывших в выжидательной позе, изящно изогнутых пиявок. Как полагал Соловков, это была буква "Ш", изображенная в виде трех пиявок...

Видать, московские напитки тут пользовались популярностью, хотя качество столичного шампанского оставляло желать лучшего, особенно здесь, в древнем винном краю... Потом были ещё соревнования, но Солонкова они как-то не занимали. Солнце угасало у него в глазах, и в душе рождался холод. И ещё слабость, страшная, иссушающая, когда человеку становится тяжело таскать не только самого себя, но и собственную тень. Он вытянул перед собой руки, посмотрел на них. Место загара заступила пергаментная желтизна, ногти казались восковыми, безжизненными. "Руки мертвого человека", - невольно отметил он, понял, что пробил сигнал, дальше медлить нельзя. Покосился на Вику. Вика смеялась - ей нравилось представление, устроенное директором.

"Эх, Вика, Вика, - устало подумал Солонков. - Если бы ты знала, что ты для меня значишь, как мне не хочется прощаться с тобою... А со всем этим? - Он обвел глазами белые хребты, задержал взгляд на двуглавом Эльбрусе, окутанном мелкими серебристыми облачками. Там шел снег. - Все. Время свое я отыграл..."

Утром, когда Вика ещё спала, он внизу на доске объявлений прочитал бумажку, красиво написанную синим фломастером: "Срочно ищу спутницу жизни на период с 8 до 20 марта", и это хамское, хотя в общем-то безобидное объявление разозлило его, он неожиданно сопоставил "спутницу жизни" с Викой и, хотя это было несправедливо, понял, что перешел некий внутренний порог, который до сих пор не мог перейти. Придя в номер, он поднял Вику с постели и объявил сухим, совершенно бесцветным голосом:

- Виктория, тебе сегодня надлежит уехать в Москву. Сегодня! Сейчас же!

- Как так? - не поняла она со сна и, приняв слова Солонкова за шутку, рассмеялась. - Ты посмотри, какое солнце за окном! Разве можно уезжать в такую погоду?

Знала бы она, какой накат боли вызвала в Солонкове своими словами, он даже зажмурился, отвернулся в сторону и протер кулаком глаза. Но нашел в себе силы, проговорил по-прежнему сухо:

- Собирайся!

- Ты что, серьезно?

- Очень серьезно. Мы расстаемся, Виктория! Навсегда расстаемся!

Лицо у неё побледнело, задрожало. Вика, не веря тому, что слышит, прижала пальцы к вискам. Беспомощно глянула на Солонкова.

- Собирайся! - В бесцветном голосе Солонкова зазвучал свинец. Машина стоит внизу, билет на самолет у водителя.

Солонков круто развернулся и вышел из номера. В коридоре силы покинули его, он на ватных ногах добрел до стены, прижался к ней лицом. Боясь, что Вика увидит его, слепо разводя перед собой воздух руками, поплелся в конец коридора, свернул вправо, остановился у маленького, полуслепого, зашторенного оконца. Сдернул с него занавеску, промокнул глаза.

Когда от подъезда гостиницы отъезжала черная "Волга" Шихалиева, увозя Вику в аэропорт "Минеральные Воды", Солонков хотел закричать, чтобы машина затормозила, и даже сделал несколько шагов вслед, но тут же остановился, покачнулся и сел на снег. Он сидел до тех пор, пока не подошел Шихалиев, не подал ему руку:

- Вставай, брат!

Солонков поднялся. Шихалиев заглянул Солонкову в лицо.

- Что?

Вместо ответа Солонков покачал головой. Сглотнул. Он не мог говорить.

Солонков покинул Чегет на следующий день - такой же беспощадно солнечный, как и восьмого, и девятого марта; в тот же день, прилетев в Москву, вечером лег в больницу...

Он сгорел в две недели, приказав себе не сопротивляться болезни.

Хоронили его в солнечный день, очень похожий на те звонкие, весенние дни Чегета. В марте в Москве почти всегда стоит хорошая погода, но этот день выделялся из череды весенних дней, природа провожала Солонкова такой погодой, какую он любил.