Николай Лучинин - Будни прокурора

Записав показания свидетеля, Лавров обратил его внимание на полуось и спросил, не замечал ли он ее во дворе Гармаш или у кого-либо из соседей.

— Нет, такой вещи не видел, — сказал Михеев.

К десяти часам вечера Глебов и Лавров допросили пять человек. Показания их в общем совпадали, но из них было ясно лишь одно: убийство произошло в самом начале первого часа ночи. И только один свидетель — Родин дал более существенные показания. В эту ночь он собирался на рыбную ловлю и, выйдя со двора около двенадцати часов ночи, уселся у кювета в ожидании машины своего приятеля. Вскоре со стороны дома Гармаш донесся протяжный крик. Родину стало жутко. Он огляделся и увидел, как через забор соседнего двора перепрыгнул мужчина. Отойдя от забора, человек зажег спичку, прикурил, а потом, освещая спичкой свою одежду, осмотрел ее.

— По-моему, это был кузнец Семен. Он часто бывал у Анны Гармаш, — закончил свои показания Родин.

Позднее было установлено, что Родин рассказывал об этой истории своим приятелям на рыбалке, еще ничего не зная об убийстве старухи Гармаш.

Когда Лавров и Глебов заканчивали допрос последнего свидетеля, вошел начальник уголовного розыска Романов.

— Насилу разыскал вас, — сказал он, подавая руку Лаврову.

«Опомнился Орешкин, прислал-таки!» — подумал Лавров.

Отпустив свидетеля, Лавров обратился к Романову:

— Что-то поздновато вы… Я полагал, что начальника уголовного розыска дела об убийствах больше интересуют.

— Я, товарищ прокурор, был бы здесь действительно раньше вас, если б мог поступать по своему усмотрению. А вот наш начальник по-другому думает. Он считает, что, если на происшествие выехал следователь, нам там делать нечего. «Незачем работать на прокуратуру», и все тут.

— То есть как это на прокуратуру? — не понял Лавров.

— Да так. Он говорит, что если дело ведет прокуратура, пускай ведет и не пользуется нашими трудами. Так и говорит. А о том не думает, что и с нас за раскрываемость преступлений спрашивают, да и вообще мы с вами одно дело делаем.

— Да-а, — произнес Лавров. — С вашим начальником, видно, придется серьезно поговорить. А с вами условимся так: по всем серьезным делам будем работать вместе. И ответственность за каждое дело будем нести одинаковую, независимо от того, как будет вести себя ваш начальник. Согласны?

— Конечно, товарищ прокурор.

— Вот и хорошо. Начнем с этого дела. Знакомьтесь с тем, что мы собрали, и завтра же начинайте действовать. С нами поддерживайте постоянную связь.

Во втором часу ночи Лавров, Глебов и Романов возвращались пешком, обсуждая уже созревший план расследования. Прощаясь с Глебовым около прокуратуры, куда он должен был зайти, чтобы оставить следственный чемодан и вещественные доказательства, Лавров спросил:

— Можно считать наш разговор там, в конторе, оконченным?

— Да, Юрий Никифорович. А если можно, прошу вас считать, что этого разговора вообще не было, — ответил Глебов.

Добравшись до дома, он быстро разделся и сейчас же заснул тяжелым, беспокойным сном.

В девять часов утра Глебов уже сидел за столом в своем кабинете. Он подготовил к отправке на исследование вещественные доказательства, написал постановление о назначении биологической и дактилоскопической экспертиз и теперь перечитывал собранные вчера материалы.

Вошел Лавров.

— Звонил Романов. Дочь потерпевшей уже здесь. Сейчас она будет у нас. Вы помните, по каким вопросам мы вчера решили допросить ее?

— Да, у меня записано.

— После допроса зайдите ко мне с протоколом.

Минут через пятнадцать, постучавшись, в кабинет Глебова вошла молодая полная женщина с расстроенным, заплаканным лицом, удивительно похожим на лицо убитой. Усевшись, она взглянула на обложку лежавшей перед следователем папки с крупной надписью: «Дело об убийстве Гармаш Лукерьи» и зарыдала, прижимая к глазам платок.

Глебов встал из-за стола, взял с тумбочки графин.

— Постарайтесь успокоиться, — сказал он, подавая женщине стакан с водой. — Я понимаю, как вам тяжело, но ведь слезами горю не поможешь.

Мысленно он тут же выругал себя за стереотипную фразу, которая не могла служить утешением в несчастье.

Вчера они с прокурором разработали подробный план допроса Анны Гармаш, показания которой, по их замыслу, должны были послужить канвой для дальнейшего расследования дела. Но слезы и горе этой женщины, вполне естественные в ее положении, как это ни странно, явились для следователя полной неожиданностью, и он почти растерялся. Что сказать ей? Как перейти от утешений к вопросам, которые он еще раз тщательно обдумал перед ее приходом?

— Я предчувствовала несчастье, — говорила, между тем, сквозь слезы женщина. — Мне так не хотелось ехать! Я просто не знаю, зачем я поехала? Ведь столько лет никуда не ездила, и вот…

Беспрестанно утирая глаза уже совершенно мокрым, скомканным носовым платком, Анна Гармаш, не переставая плакать и повинуясь естественному желанию высказать кому-либо наболевшее горе, рассказала Глебову все, что передумала, и перечувствовала с момента получения телеграммы: и мучившее ее раскаяние в том, что она «разбила чужую семейную жизнь и связалась с кузнецом Семеном, который оказался извергом», и свои страшные подозрения, что именно он и явился убийцей ее матери.

— Он знал, что у нас есть деньги. Я шила, зарабатывала прилично, говорила ему, что отложила кое-что на черный день, — всхлипывая, продолжала Анна. — И об отрезах он знал, даже видел, куда я прятала их, когда при нем фининспектор пришел: ящик у меня в стол вделан снизу, никто другой этого знать не мог.

Глебов вспомнил обстановку в комнате: перевернутые постели, открытый шифоньер и стол, накрытый белой, накрахмаленной, забрызганной кровью скатертью.

«Да, она права, — подумал он, — ведь стол не тронут, на нем даже ваза с цветами стоит. Значит, преступник хорошо знал, как взять отрезы. Но искал он деньги. Знал, что деньги есть, и искал по всей комнате. Похоже, что это он», — решил Глебов и, положив перед собой форму протокола, стал записывать показания свидетельницы.

Вскоре Анна успокоилась и тихим голосом отвечала на вопросы следователя. Окончив допрос, Глебов позвонил Романову.

— Я допросил Анну Гармаш. Теперь, Илья Павлович, надо вещи искать.

Романов ответил, что еще утром беседовал с дочерью убитой Гармаш, записал приметы похищенных вещей и уже сообщил о них в милицию соседних районов.

— Все вещи записаны? — спросил Глебов и перечислил похищенное: два шелковых отреза, один отрез шерсти, 5 тысяч рублей сторублевыми купюрами и два золотых кольца.

Романов подтвердил, что записал все, и осторожно спросил:

— Олег Николаевич, а ты этого «друга» не думаешь задерживать? Мы уже все подготовили.