Николай Лучинин - Будни прокурора

От этого последнего замечания, произнесенного Ивановым как-то подчеркнуто, Лаврова передернуло. Он жестом остановил паренька, собирающегося выйти, и повернулся к Иванову.

— Я подожду, работайте, товарищ Иванов.

Лицо Иванова выразило недоумение и досаду. Водрузив на нос очки, он строго глянул на паренька.

— В чем дело?

Лавров встал, подошел к другому столу и взял газету.

— Я насчет отпуска, товарищ начальник, — проговорил парень.

— Фамилия?

— Сидоров.

— Цех?

— Инструментальный.

Иванов порылся в ящике, достал учетную карточку Сидорова.

— Ты же был в отпуске?

— Я хочу без содержания, на три дня…

— Хм… А для чего.

— Так я… понимаете… жениться решил, — тихо и смущенно проговорил Сидоров. — Ну вот… свадьба, значит…

— Понятно! — перебил его Иванов. — А тебе известно, что сейчас инструментальный цех находится в прорыве. Вы не выполнили месячный план.

— Я даю 185 процентов…

— А можешь 285. Ведь можешь, верно?

Сидоров молча пожал плечами.

— Можешь! — убежденно заявил Иванов. — Значит так: цех не вытянул плана, а тебе дай три дня на свадьбу. Один попросит три дня для того, чтобы выйти замуж, другой возьмет да и заболеет, а у третьего с матерью что-нибудь приключится, и всем надо по три дня отпуска! А план как? Кто будет выполнять? Ты же сознательный человек, Сидоров. Цех может недодать государству на сотни тысяч рублей продукции, а тебя это не волнует. Тебе, видите ли, жениться надо. Ты что, не успеешь оформить это дело в следующем месяце?

— Вы же и в прошлом месяце отказали, — угрюмо пробормотал Сидоров. — Вот и начальник цеха подписал заявление. Директор тоже написал «отдать приказ».

Иванов усмехнулся.

— Чудак ты, Сидоров. Я же с тобой говорю, как с сознательным производственником, передовиком. Совесть у тебя есть? Давай сюда заявление и иди подумай. Не подводи коллектив цеха. Ну, иди, иди, завтра решим.

Парень вышел, а Иванов, широко разведя руками, воскликнул:

— Молодость! Все куда-то спешат! Интересы государства у них на втором плане…

Лавров не стал дожидаться конца этой тирады.

— Скажите, товарищ Иванов, сколько вы приняли на работу освобожденных из мест заключения? — спросил он.

Иванов снял очки, протер их платочком и загадочно усмехнулся.

— Я пять лет служу в отделе кадров, товарищ прокурор, и работу, слава богу, знаю, — уверенно проговорил он. — Будьте покойны! Пока я здесь, ни один из них не пролезет на завод.

— Почему?

«Ловит, — подумал Иванов. — С хитрецой прокурор, но и я не лыком шит. Ишь, хмурится, будто ему хотелось бы, чтоб эти типы работали на заводе. А сам, небось, выписал бы их фамилии и представление на меня состряпал. Вот, мол, смотрите, Иванов потерял бдительность, наводнил завод преступниками…»

Думая так, Иванов рылся в бумагах, искал список принятых на работу за квартал. Наконец, он нашел его и, развернув, сказал:

— Вот список принятых на работу. Можете проверить — ни одного уголовника!

— А обращались к вам освобожденные?

— Да после амнистии отбоя от них не было.

— Но почему все-таки вы отказываете им в приеме на работу?

Иванов понимающе прищурился — мол, не возьмешь нас так просто. — и сказал:

— Ненадежный народ! Наберешь таких, и пойдут кражи, хулиганство, прочая чертовщина.

Лавров встал, плотно сжав губы, прошелся по кабинету, успокоился и через минуту твердо, чеканя каждое слово, заговорил:

— Закон обязывает обеспечить работой лиц, освободившихся из мест заключения.

Лавров старался произносить сухие, короткие фразы, так как считал, что они скорее дойдут до такого «казенного» человека, как Иванов.

— Право на труд гарантировано нашей Конституцией. Отказывая в приеме на работу освобожденным по амнистии или по отбытии ими наказания, вы грубо нарушаете советский закон. Как прокурор, я обязан поставить вопрос о привлечении вас к ответственности и я это сделаю. До свидания.

Иванов поднялся. Лицо его стало бледным, растерянным. Он молча смотрел на дверь и часто мигал глазами.

В коридоре Лавров увидел Леонидова. Оба смутились, настолько неожиданной была эта встреча. Но, быстро овладев собою, Лавров положил руку на плечо Леонидова.

— Ты правильно сделал, Борис.

— Что?

— Да что выбрал этот завод. Здесь есть курсы повышения квалификации. Будешь учиться…

— Нет… меня не приняли, — смущенно улыбаясь, проговорил Леонидов. — Все завтраками кормит этот кадровик, да я то знаю, что он меня не возьмет…

— Возьмет! — уверенно сказал Лавров. — Иди!.. — и он мягко подтолкнул парня в дверь отдела кадров.

На следующей неделе происходило расширенное заседание комитета комсомола завода. Узнав об этом от Давыдова, Лавров решил поехать, послушать молодежь.

В зале было душно и шумно. Лавров прошел в третий ряд, где сидели директор завода, парторг и начальник отдела кадров Иванов.

— Товарищи! — звонко выкрикнула с трибуны Люся Давыдова, но голос ее потонул в шуме.

— Тихо! Кончай разговоры! Да тихо же! — подняв руки, крикнул секретарь комитета, высокий парень с веснушчатым лицом. И когда зал притих, кивнул Давыдовой:

— Давай, Люся!

Люся перевела дыхание, кашлянула.

— Товарищи! То, что я видела своими глазами… это просто дико. С каких это пор у нас так обращаются с молодежью? И где? В отделе кадров! Представляете? Там позволяют себе оскорбить человека, унизить и, если хотите, растоптать в грязи честь нашего завода! Как же это получается? Первенство держим, а к людям по-человечески относиться не научились.

— Ты поконкретнее, — послышалось из зала.

— Пожалуйста. Начальник отдела кадров Иванов — это бюрократ, формалист, это… У него нет души, совести. Это сухарь!

В зале зашумели. Снова поднялся секретарь.

— Так же нельзя, товарищи. Вы мешаете говорить человеку.

Когда наступила тишина, Люся продолжала:

— Я сама слышала, как Иванов разговаривал с Леонидовым. Сейчас он в четвертом цехе работает. Ошибся когда-то парень, поскользнулся, а потом понял, осознал ошибку. Ну, вот… Пришел он устраиваться на работу, а Иванов: «Не возьму, — говорит, — на работу, иди на другой завод». А почему? Кто дал ему такое право? У человека нет квартиры, жить не на что, а он его выгнал, да еще и оскорбил. Это как называется?

Иванов сидел рядом с прокурором. Сейчас лицо его выражало притворное спокойствие. Он с иронической улыбкой смотрел на Люсю и слегка покачивал головой в знак осуждения ее резкости в суждениях. На трибуну поднялся фрезеровщик Ильин, низкорослый парень. Он поискал глазами Иванова и, найдя его, поднял руку, как бы призывая к тишине.

— Я вот что скажу, — начал он громким, звенящим голосом. — Вон сидит Иванов. Он улыбается — чепуха, мол, поболтают и разойдутся. Нет, товарищ Иванов, так не будет! Как я поступал на завод? Приехали мы с матерью из станицы. Прихожу я в отдел кадров раз, другой, третий — все отказ. Нет работы и баста. Тогда пошла мама одна. И что вы думаете — меня приняли! Я очень удивился, а мать говорит: «Ох сынок, не знаешь ты жизни», и больше ни слова. Я ничего тогда не понял. А через неделю узнал. Купил я как-то билет в театр себе и матери. А идти не в чем. Спрашиваю, где мой костюм? Мать в слезы. Продала, говорит, я твой костюм и свое новое платье, все продала, только бы тебя на работу взяли. Понятно, товарищи?