Николай Лучинин - Будни прокурора

После совещания Лавров решил поговорить с начальником городского отдела милиции Орешкиным. Что-то он упорно не информирует прокуратуру о происшествиях в городе. Или, может быть, все спокойно?

С Орешкиным отношения пока не клеились, Лавров понял это с первой встречи, но решил терпеливо ждать, не призывая начальника милиции к порядку, не обостряя конфликта, не возражая даже против неуважительного «ты», с каким Орешкин обращался к Юрию Никифоровичу. «Что ж, — думал Лавров, — «ты» так «ты», лишь бы дело делалось. Это, видимо, манера такая. Меня от нее не убудет».

Однако с каждым разом Орешкин разговаривал с новым прокурором все более вызывающе, а главное отказывался выполнять прямые указания прокуратуры. «Постараюсь постепенно «приручить» его, — решил Лавров. — На таких людей спокойная реакция действует лучше, нежели попреки и выговора. Трудный характер, что и говорить…»

— Здравствуйте, товарищ Орешкин, — соединившись по телефону с милицией, сказал Лавров. — Вы что-то нас совсем забыли. Кто? Да, Лавров, прокурор Лавров говорит. Я не имею данных о происшествиях. Спокойно в городе или нет?

— Да, конечно, — сказал Орешкин, — не скучаем. Два дня назад от одной гражданки поступило заявление, что в магазине у нее из хозяйственной сумки похитили 150 рублей, вчера у заводского клуба один юнец в пьяном виде хулиганил. Мы его задержали. Сегодня — завтра придут к тебе за санкцией.

— Но почему же вы ничего нам не сообщили? — спросил Лавров, стараясь ничем не выдать своего раздражения.

— Я сообщаю в горком партии, — сухо ответил начальник милиции.

— Не понимаю. Причем здесь горком? — удивился Лавров. — Сводки о происшествиях должны поступать в прокуратуру, мы же с вами условились.

— Ты, может, и уславливался, да я-то тебе ничего не обещал, — ленивым голосом, так, будто весь этот разговор давно ему надоел, отозвался начальник милиции.

В первое мгновение. Юрий Никифорович чуть было не вспылил, так возмутил его этот высокомерный, небрежный тон. Но, оставаясь верным себе, прокурор попробовал все же спокойно урезонить Орешкина.

— Я ведь не об одолжении вас прошу, — сказал он. — Существует положение, и вы, мне кажется, должны с ним считаться. Законного требования прокурора никакое должностное лицо не вправе отвергать.

— Требования — требованиями, а у нас такого порядка не было, — заявил Орешкин, — и вводить его я не буду. Новая метла чисто метет, это, брат, известно. Завтра другой прокурор придет — опять что-нибудь придумает, а мы и вертись туда-сюда. Нет уж!..

Орешкин явно распоясался, в голосе его слышалось раздражение, тем большее, что начальник милиции понимал правоту прокурора — понимал, а вот подчиниться никак не хотел, не в его это было характере — упрямом, властном, а иной раз и вздорном.

Воцарилось молчание, лишь тяжелое, неровное дыхание Орешкина доносилось по проводу до Лаврова.

— Сравнение с метлой, — совершенно ровным голосом сказал Лавров, — не показалось мне особенно остроумным. Грубовато, товарищ начальник. Впрочем, не в этом дело. Надеюсь, что вы поняли, о чем я вас прошу, и нам не придется возвращаться к этой теме. До свидания…

И Лавров положил трубку.

«Неужели же Петр Петрович не спрашивал с милиции никаких сведений о происшествиях в городе? — подумал он. — Или Орешкин просто пытается ввести меня в заблуждение? Нет, не может быть, чтобы прокуратура и милиция были настолько разобщены».

Лавров вызвал секретаря.

— Мария Ивановна, если товарищ Рябинин у себя, попросите его ко мне.

Вскоре заместитель прокурора города Рябинин вошел в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста, Степан Николаевич. Скажите, вы действительно не получаете сводок о происшествиях?

— Да, к сожалению, именно так. У нас уж так повелось: милиция сама по себе, прокуратура тоже.

— Но ведь это, по меньшей мере, странно.

— Конечно, — согласился Рябинин, — но так уж получилось. Вначале я и сам говорил Петру Петровичу, что это — непорядок, но тот не реагировал. Он вообще в последние два года как-то избегал беспокойства — то ли болезнь, то ли усталость, сам не знаю. Но в результате получалось так: если дело было возбуждено прокуратурой, работники милиции говорили: «Мы на вас работать не будем. Дело у вас, вы и раскрывайте».

— Вот ведь ерунда какая! — искренне удивился Лавров. — Теперь мне понятно, почему раскрываются далеко не все преступления. Это же получается «лебедь, рак и щука», а не нормальная, совместная работа по раскрытию преступлений. Видимо, вы, Степан Николаевич, рано сложили оружие. Придется призвать милицию к порядку…

— Пробовали, да не получалось у нас контакта, — невесело сказал Рябинин. — Я уж давно хотел вас просить, Юрий Никифорович, освободить меня от обязанностей надзора за милицией. Дайте мне, если можно, другой раздел, скажем, судебный или общий надзор. Не могу я работать с этим Орешкиным, одна нервотрепка получается. Уж очень у него характер упрямый.

— Ну, характер Орешкина, я думаю, не должен нас беспокоить. От нас с вами, Степан Николаевич, требуется одно: чтобы наши требования к милиции были законными. Вы давно проводили проверку деятельности милиции?

— По какому вопросу?

— Вообще, по основным вопросам.

— Такой проверки в комплексе мы не проводили, — ответил Рябинин.

— Она нужна. Разработайте план этой проверки и покажите мне. Мы его вместе окончательно продумаем и будем действовать. Надо же знать, что и как делается в милиции.

Рябинин вышел из кабинета.

Едва Лавров углубился в материалы о недостаче ценностей у заведующего складом горпромторга, как на пороге кабинета неслышно появилась секретарь — Мария Ивановна.

— Юрий Никифорович, к вам жалобщица. Очень просит, чтобы приняли. Ее выселяют…

— Пусть заходит.

В кабинет вошла пожилая женщина. Поздоровавшись, сразу начала свой торопливый рассказ, словно боялась, что ее не дослушают.

— Пятьдесят пять лет прожила, и за всю свою жизнь не только к прокурору не ходила, но и свидетелем не была. А сейчас вот всюду бегаю, и никто не хочет помочь…

— Что же у вас произошло? — отложив в сторону папку и ручку и внимательно глядя на женщину, спросил Лавров. — Вы не спешите, говорите все по порядку.

— Я одинокая, у меня нет ни детей, ни мужа, — уже более спокойно заговорила посетительница. — Два года назад перебралась я в комнату к своей знакомой Глаголевой. Она тоже была одинокой и просила меня жить с нею вместе, потому что в последнее время болела и нуждалась в уходе. Три месяца назад Глаголева умерла — ей уже больше восьмидесяти было. Я осталась в этой комнатке. До этого я жила на частных квартирах, но платить за это мне было тяжело. Я ведь сторожем работаю в детском саду…. Платить так дорого никак не могу. А суд присудил выселить меня из комнаты Глаголевой. Адвокат писал жалобу в краевой суд — там подтвердили. Вот вчера принесли предупреждение, — она протянула Лаврову бумажку. — Грозятся выселить через пять дней, если сама не освобожу. А куда я пойду? Два года ухаживала за больной, дружила с ней сорок лет. Как же это получается?