Гастон Леру - Призрак Оперы

Кристина сняла с себя маску и сказала:

— Это трагедия, друг мой…

Рауль не мог удержаться от удивленного и испуганного восклицания. Он увидел смертельную бледность на этом лице, которое знал таким прелестным и нежным и которое теперь было искажено до неузнаваемости. Горькая складка нарушила его чистую гармонию, а прекрасные глаза, когда-то чистые и прозрачные, как озера, служившие глазами маленькой Лотте, теперь пугали таинственной, темной, бездонной глубиной и были окружены мрачной тенью.

— Любовь моя! Моя любовь! — простонал виконт, протягивая к ней руки. — Вы обещали простить меня…

— Может быть… Когда-нибудь, может быть. — Она снова надела маску и удалилась, коротким жестом остановив собравшегося последовать за ней Рауля.

Он нерешительно шагнул вперед, но она обернулась и тем же царственно-повелительным движением руки пригвоздила его к месту.

Некоторое время он смотрел ей вслед. Потом спустился вниз и присоединился к веселящейся толпе, но ничего вокруг не видел. Сердце его разрывалось от отчаяния, в висках стучала кровь; пробираясь через зал, юноша то и дело спрашивал, не видел ли кто человека в костюме Красной смерти. В ответ недоуменно пожимали плечами. Тогда он объяснил, что это — неизвестный с головой мертвеца и в широком красном плаще, и получил ответ, что Красная смерть только что прошла здесь, волоча за собой королевскую пурпурную мантию. Но он так и не встретил ее и к двум часам утра в полном изнеможении оказался за сценой в коридоре, ведущем к артистической уборной Кристины Даэ.

Ноги сами привели его к тому месту, где начались его страдания.

Он постучал в дверь. Ответа не было… Он вошел так же, как и в прошлый раз, когда разыскивал «голос». Артистическая была пуста. Ее тускло освещал газовый фонарь. На маленьком бюро лежала стопка бумаг. Рауль решил написать Кристине записку, но в эту минуту в коридоре послышались шаги… Он едва успел спрятаться в будуаре, который отделяла от комнаты только легкая занавеска. Открылась дверь. Вошла Кристина.

Он затаил дыхание. Он хотел видеть. Он хотел знать! Что-то подсказывало ему, что сейчас должно произойти событие, которое, возможно, рассеет туман таинственной неизвестности…

Кристина вошла, усталым жестом сняла маску, бросила ее на стол, тяжело вздохнула и села, обхватив руками свою прелестную головку. О чем она думала? О Рауле? Нет! Потому что он тут же услышал, как она прошептала:

— Бедный Эрик!

Сначала ему показалось, что он плохо расслышал. Ведь ему казалось, что если кто-то заслуживает жалости, так это только он, Рауль. И было бы вполне естественным после всего, что произошло между ними, услышать из ее уст вздох: «Бедный Рауль!» Но она, покачивая головой, еще раз повторила:

— Бедный Эрик!

Зачем этот Эрик вторгся в мысли Кристины и почему маленькая северная фея сокрушалась об Эрике, когда так страдал несчастный Рауль?

Кристина, склонившись над столом, принялась писать — спокойно и деловито, и при этом вся ее фигура излучала такую безмятежность, что Рауль, который все еще дрожал от возмущения, был удивлен и раздосадован еще больше. «Какое хладнокровие», — с горечью подумал он… Между тем она писала, откладывая в сторону исписанные листки. Неожиданно она подняла голову и быстро спрятала написанное в корсаж… Казалось, она к чему-то прислушивается. Рауль тоже прислушался. Откуда доносится этот странный шум, этот далекий звук? Что-то вроде глухого пения, которое просачивается сквозь стену. Впечатление было такое, будто стены поют… Пение становилось все громче, слова — отчетливее… Вот уже хорошо слышен голос: красивый, нежный и в то же время мужественный, берущий за душу. Голос приближался, прошел сквозь стену, и вот он уже в комнате возле Кристины. Кристина встала и заговорила с ним, как будто перед ней был человек.

— Я здесь, Эрик, — сказала она. — И я готова. А вот вы опоздали, друг мой.

Рауль осторожно выглянул из-за ширмы и не поверил своим глазам: рядом с Кристиной никого не было.

Лицо девушки светилось радостью. На обескровленных губах играла слабая улыбка, улыбка выздоравливающего человека, который обретает надежду и верит, что болезнь уже не страшна ему.

Невидимый голос снова запел, и никогда в своей жизни Рауль не слышал ничего подобного: в этом голосе, на одном дыхании, почти на одной ноте, слились мощная побеждающая страсть и нега, торжествующее коварство, трепетная сила, настойчивая нежность и, наконец, ликование. Это были величавые звуки, которые уже самим фактом своего звучания должны возносить в небо душу смертных, чувствующих, любящих и понимающих музыку. Это был чистый и незамутненный источник гармонии, к которому должны припадать посвященные, уверенные в том, что пьют из него квинтэссенцию музыки. И тогда их искусство, познавшее вдруг божественное начало, меняется неузнаваемо. Рауль жадно слушал этот голос и начинал понимать, каким образом Кристина Даэ в тот незабываемый вечер явила перед пораженной публикой невиданную до тех пор красоту звука и сверхчеловеческую экзальтацию, все еще находясь, без сомнения, под влиянием таинственного и невидимого учителя. Он понял всю значительность этого преображения только теперь, когда слышал этот неземной голос, поющий самые банальные слова, и он увидел, каким образом из грязи, пошлости и банальности вырастают дивные цветы. Непритязательные стихи и почти вульгарная мелодия превращались в красоту, преображенные вдохновением певца, уносившим их высоко в небо на крыльях страсти. Этот ангельский голос пел языческий гимн — «Ночь Гименея» из «Ромео и Джульетты».

Рауль увидел, как Кристина протянула руки к «голосу» точно так же, как она тянулась на кладбище Перроса к невидимой скрипке, игравшей «Воскрешение Лазаря».

Судьба навек связала нас с тобой!..

У Рауля затрепетало сердце, и, стараясь не поддаться очарованию, которое, казалось, лишало его воли и энергии, почти лишало ясности мысли именно в тот момент, когда он больше всего в этом нуждался, он отодвинул ширму, скрывавшую его, и шагнул к Кристине. Она же, отойдя в глубь комнаты, где почти всю стену занимало большое зеркало, не могла видеть Рауля, который стоял за ее спиной.

Судьба навек связала нас с тобой…

Кристина медленно приближалась к своему отражению, и собственное лицо надвигалось на нее. Две Кристины — человек и его изображение — коснулись друг друга, слились воедино, и Рауль неосознанным движением протянул руку, чтобы схватить обеих.

Но вдруг каким-то непостижимым образом Рауль был отброшен назад и почувствовал лицом ледяное дыхание; он увидел, что уже не две, а четыре, восемь, двадцать Кристин кружились вокруг него с необычайной легкостью, насмехались над ним и ускользали столь стремительно, что его рука натыкалась на пустоту. Наконец, застыв в неподвижности, он увидел в зеркале себя. Кристина исчезла.