Владимир Кашин - …И никаких версий

— А Журавель?

— Понятия не имею. Знаю только, что оба они машиностроители, специалисты по обработке металлов… То есть уже не оба, — спохватилась женщина. — Какой ужас, какой ужас! Подумать только! — она закрыла глаза и встряхнула головой, словно отгоняя видение.

Варваре Алексеевне было явно не по себе, ее тошнило, смыкались веки, будто она плыла на корабле по бурному морю, то падая в бездну, то взлетая на гребень волны. Во время беседы человек, сидевший рядом, то и дело расплывался в каком-то зыбком свете, и пока, как из морского тумана, он показывался снова, Павленко успевала увидеть своего мужа, услышать его робкий, с нотками детской обиды голос. Детей у них не было, и у нее к Славе кроме женской любви было еще и материнское чувство, как к малому беззащитному ребенку.

В этом году с мужем что-то произошло, ей показалось, что он потерпел в чем-то неудачу, переживает ее, сломался и замкнулся в себе. И душной летней ночью, когда они лежали порознь на супружеской постели, и в эти зимние ночи, когда в спальне становилось холодно и Вячеслав во сне прижимался к ней, он спал неспокойно, часто вздрагивая и бормоча, и щемящее чувство жалости к мужу не раз охватывало ее.

В последнее время все чаще Вячеслав поднимался среди ночи, садился на кровати и подолгу вглядывался в темный квадрат окна. Она тоже просыпалась, словно связанная с ним ниточкой, спрашивала: «Что с тобой?» — и, не дождавшись ответа, целовала и снова засыпала.

Он был молчун по натуре. Но иногда и у него наступала минута откровенности. Тогда прорывались жалобы на судьбу, на то, что невезучий, что и в институте с ним не считаются, и перспектив у него будто бы нет. Она успокаивала, говорила, что он способный, даже талантливый, но следует быть смелее, порасторопней, как, к примеру, их сосед Антон Журавель.

Но муж только вздыхал в ответ и признавался, что до Антона ему далеко, тот может любую его мысль так украсить и расцветить, даже он, Вячеслав, не верит, что вначале это была его идея, а не Антона…

В конце концов выговорившись, облегчив душу, муж засыпал, а она еще долго лежала возле него с открытыми глазами, и горькая боль сжимала ее сердце. Она была готова вместе с ним драться за его судьбу, защитить от обидчиков, от превратностей жизни, любой ценой помочь, но как это сделать, не знала…

Как ни странно, но сейчас, во время беседы с полковником, она вдруг обнаружила, что обычное чувство жалости к мужу куда-то исчезло. Она вспомнила о нем с какой-то неприязнью и обидой. Его жалобы, его душевная слабость, непростительная для мужчины, заставлявшая брать на себя непосильную нагрузку, сейчас вдруг возмутили и ужаснули ее. Столько лет жить с ним, любить, верить в него, в его звезду, надеяться устроить с ним яркую достойную жизнь! Ей ведь, как всякой женщине, так хотелось иметь рядом мужское плечо, на которое можно опереться!.. А что получилось?! Вот и теперь он неожиданно уехал в командировку, оставив ее наедине с милиционером, вызывавшим у нее тяжкое чувство…

На образ мужа накладывались воспоминания о Журавле — то идущего ей навстречу где-то во дворе, то стоящего рядом с мужем, то лежащего на тахте в своей квартире…

— Журавель еще успевал и сапожничать, — словно издалека услышала она голос Коваля. — Много к нему заказчиц ходило?

Она открывала глаза, и снова вырисовывался перед ней полковник милиции, сосредоточенно глядевший на нее.

— Да, он шил. По-моему, немного. Вячеслав говорил, что только своим подружкам. Как-то видела у него туфельки, просто очарование, обещал и мне, да не собрался, — добавила женщина. — Бог с ними, с туфельками…

— Вы знаете кого-нибудь из его заказчиц?

— Пожалуй, нет, — произнесла, подумав, Варвара Алексеевна. — Портниха одна к нему частенько наведывалась, а больше так, прибегали-убегали. Мне не было дела их выслеживать… Но чаще всего Вячеслав говорил о машинистке из института, Нине. Вообще муж не одобрял такой калейдоскоп приятельниц, какой был у соседа. Придет, бывало, от него и возмущается, мол, черт знает что творит Антон! И бабенок этих, в общем, не жаловал. Разве что машинистку жалел. Очень, говорил, милая и очень несчастная. Ко всем бедам ей надо было еще и в Антона влюбиться… А тот только голову морочит… Я ее тоже встречала здесь, довольно миленькая на вид…

На вопрос полковника, не знает ли она, кто был вчера у Журавля в гостях, Варвара Алексеевна молча взялась за голову. Ссылаясь на невыносимую головную боль, женщина поднялась с дивана и сказала, что не может больше разговаривать. Коваль видел, как на ее лице действительно все сильнее проступали красные пятна, понимал ее состояние и согласился продолжить беседу в другой раз. Кое-какую первоначальную информацию он все-таки сумел получить.

Если бы его спросили, какое впечатление произвела на него Варвара Алексеевна, он сказал бы, что женщина она впечатлительная, во время беседы была крайне угнетена, хотя старалась не показывать этого. Но когда ей это не удавалось, она вздрагивала, с ужасом оглядывалась на дверь, словно оттуда вот-вот должно было появиться нечто страшное.

Впрочем, и неудивительно: о смерти в суматохе будней обычно не думают, но если она входит пусть даже не в твою дверь, а к соседу, то все равно бросает черную тень на все вокруг, оглушает, и от чувства, что она незримо присутствует рядом с тобой, не сразу удается освободиться.

Провожая полковника, Варвара Алексеевна выглянула на лестничную площадку. Коваль заметил, как вдруг загорелись ее глаза. «Вот одна, — пробормотала Павленко. — Эта самая Нина».

Дмитрий Иванович увидел худощавую женщину в пальто с дешевым, из искусственного меха, воротничком, вышедшую из лифта. Варвара Алексеевна, очевидно не желая встречаться с ней, буркнула полковнику: «До свидания», — и прикрыла за ним дверь. Дмитрий Иванович был уверен, что она осталась стоять в прихожей, прислушиваясь к тому, что происходит на лестничной площадке.

Молодая женщина подняла взгляд на незнакомого мужчину и остановилась. Лифт тем временем, загудев, ушел.

Коваль, сделав вид, что не обращает на нее внимания, не стал вызывать лифт, а начал спускаться по ступенькам. Увидев, что незнакомец уходит, Нина приблизилась к квартире Журавля и нажала на кнопку звонка.

В этот момент Коваль, словно что-то вспомнив, пошел обратно.

Женщина обернулась, потом взгляд ее заметался по двери, которая не открывалась. И, вдруг заметив, что дверь опечатана, она замерла в испуге.

— Полковник милиции Коваль, — представился Дмитрий Иванович. — Вы к кому?

Столбняк, охвативший женщину, прошел не сразу. Наконец она нашлась.

— Это Антона Ивановича Журавля… — показала на папку, которую держала в руках, пытаясь раскрыть ее непослушными пальцами, — его работа… Я машинистка из института. А что случилось?