Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок

— С улицы к окну не подобраться, — заметила Ольга, угадывая, над чем ломает голову Вероника. — Внизу обрыв, очень крутой. Ночью шел дождь, глина раскисла — как вверх карабкаться? Стены дома гладкие и скользкие. Тут справились бы разве те французы, что скачут по улицам, — забыла, как их называют. Стрит-джамперы? Паркурщики? Может, вы видели в кино? Мой младший сын в прошлом году пробовал им подражать и сломал лодыжку.

— Откуда у нас французы? Тут нужен скорее Тарзан или Человек-паук…

Вероника сама себя одернула. Человек-паук в Нетске? Вероятнее всего, вор проник во двор обычным путем, через ворота, а когда сигнализацию отключили, по выступам эркера влез на крышу. Иначе нельзя — стены со стороны галереи действительно идеально гладкие, не за что уцепиться. Спустившись с крыши, вор разбил окно и проник в галерею.

И это не годится! Эркер рядом с главным входом, а там никого не видели ни люди, ни бесстрастные камеры. К тому же вор должен был оставить следы на крыше. Но там нашли лишь небольшой скол краски над окном галереи, как если бы по самой кромке черепицы на цыпочках шел лунатик. Или привидение? Не босиком же действовал преступник? Крыша новенькая, следы должны были остаться! Но их нет. А куда вор подался с награбленным? Спрыгнул с обрыва? Перелез через забор к соседям? Но там сигнализацию не отключали, и шум поднялся бы на весь город.

Колпачок грошовой ручки был изгрызен и выплюнут, но ясности мыслей Вероника не обрела. Хорошо, хоть вопросы так и сыплются — если на них толково ответить, что-нибудь да забрезжит. Для этого нужно время. А действовать надо быстро!

Антикварные салоны уже проверены. Их в городе всего четыре, и пока никто не приносил туда ничего из коллекции Галашина. Воры могли затаиться, но, скорее всего, они удрали. И украденное вывезли из области! Приезжие они — никогда в Нетске не водилось таких ловкачей. Описание и фото вещей отправили в Новосибирск и Москву — пусть там ищут. Ох, тухлое дело…

— И почему один Коровин похищен, а другой на месте? — снова удивилась Ольга.

Ей было бы легче, если б исчезли оба. Тогда и бельгийский каталог не страшен!

— Когда мы поймем логику преступника, — глубокомысленно сказала Вероника, — мы его найдем. А логика быть должна, пусть безумная. Только в нашем деле никаким безумием не пахнет. Возьмите этот трюк с пожаром! А если учесть…

Беседу прервал звук приближающихся шагов и говор нескольких голосов. Голоса были мужские. Скоро в галерее показался Галашин со своими сотрапезниками — скрипачом Евгением Ильичом Парвицким и экспертом Козловым. После обеда оба московских гостя выглядели более румяными, чем обычно, и если не оживленными, что было бы бестактно, то заинтересованными.

— Вот они, мои руины, — вздохнул Галашин.

Он указал рукой на пустые рамы и картон в окне.

— Ужас какой, — пробормотал старик Козлов, но уперся взглядом не в картон, а прямо в оставшегося Коровина, в «Утро в Гурзуфе».

У Ольги снова подкосились ноги. Ее кустодиевские щеки сначала побагровели, потом стали бледны, как бумага. Ей очень захотелось схватить проклятый «Гурзуф» и выкинуть в разбитое окошко. Пусть себе плывет по Нети в Карское море! На худой конец надо отвлечь знаменитого эксперта от Коровина.

Ольга нервно откашлялась и подошла к самой дальней стене.

— По-моему, здесь у Сергея Аркадьевича очень неплохой Киселев, — сказала она голосом много тоньше и сквернее собственного. — Кавказский вид, довольно типичный для мастера.

— Да ну его к черту! — фамильярно отмахнулся Козлов. — Ведь это у вас вон там, над бюро, Васильковский? [13] В а с и л ь к о в с к и й С.И. (1854–1917) — русский живописец-передвижник, пейзажист. Глянь-ка, Жень: вот она, правда жизни! Полтава! Отлично видно, что в девятнадцатом веке Украина отнюдь не утопала в садах. Голь да пыль. Прелесть!

Женя осмотрел пыль, изображенную Васильковским. Осмотрел и «Розы» Судейкина [14] С у д е й к и н С.Ю. (1882–1946) — русский живописец, график, художник театра. Член объединений «Голубая роза» и «Мир искусства». С 1920 года в эмиграции (Франция, США). . Все это ему понравилось. Он так и сказал Галашину. Виктор же Дмитриевич Козлов, очутившись среди живописных полотен, помолодел еще больше. Его небольшие глазки сияли поверх очков, как самоцветы. По галерее он порхал невесомой походкой с какой-то особой лихой припрыжкой (впрочем, в юности он отлично танцевал и па-де-спань, и бальный краковяк).

Ольга за его передвижениями следила с томительной тревогой. Старый эксперт останавливался у лучших экспонатов и удовлетворенно крякал. У картин поплоше он хмыкал и сморкался, а на Ольгу и ее великолепную грудь внимания совсем не обращал. Бедняжка помнила, что в аэропорту все было иначе. Но теперь она напрасно старалась попасться Козлову на глаза и выпячивала свое сокровище — Виктор Дмитриевич ее не замечал. Это был плохой знак; это говорило о том, что старика нельзя заморочить и подмаслить ничем.

Наконец Виктор Дмитриевич сделал полный круг по галерее и снова уткнулся в «Утро в Гурзуфе». Ольга оцепенела. Козлов заложил руки за спину, посмотрел на полотно поверх очков, потом сквозь очки, отчего глаза его, вдруг ставшие огромными, пугающе блеснули. Наконец он глянул на «Гурзуф» одним левым глазом, повернувшись к картине в профиль.

— Дорогая моя, — сказал он Ольге после долгой паузы, в течение которой вспомнил наконец и ее самое, и ее бюст. — Дорогая! Вот что… Нет! Сергей Аркадьевич! Это у вас не Коровин.

— Не Коровин? — наивно удивился Галашин. — Как же не Коровин, когда подпись стоит! Видите, какая крупная? В углу!

— Подпись есть, а Коровина нет, — ухмыльнулся коварный старик.

Галашин насупился.

— Этого не может быть, — заявил он. — У меня настоящий Коровин, с документами. Если этот фальшивый, значит, его воры подменили.

Ольга решила не сдаваться. Она торопливо залепетала про надежного дилера, про безупречный провенанс, про то, что специалисты Третьяковской галереи без колебаний подтвердили авторство Коровина.

— Какие такие специалисты? Эти хмыри? — фыркнул Козлов.

Ольга знала, что из Третьяковки его попросили после какого-то скандала.

— У меня и сертификат есть, — обиделся на эксперта Галашин. — Все чин чином.

— И вы считаете, что Коровин, да еще в 1916 году, мог так переборщить с белилами? Как какой-нибудь малокровный мюнхенец? [15] В Мюнхенской академии художеств в начале XX века культивировали сдержанный сероватый колорит. — взвился упрямый старик. — Посмотрите-ка на эти тени! Они же совершенно нецветные! А яблоки! А стекло! Э-эх!

Почва уходила из-под ног несчастной Ольги. Теперь-то она видела на картине и серые тени, и тусклые яблоки, и косой мазок, далекий от коровинской лихости. Где раньше были ее глаза? И что теперь делать?