Геннадий Паркин - Уран для Хусейна

— Ну, этот член даром что член, — сплюнул Сашка. — Его не то что здесь, под забором хоронить бы следовало. По православным законам самоубийц вообще нельзя на кладбище хоронить, а его сюда, к таким хорошим людям, воткнули. Пускай лежит и радуется. Ты лучше сгоняй за стаканом, Витьку поминать будем.

Я пробежал по окрестным могилам, но посуды нигде не обнаружил. Пришлось расширить круг поисков. Стакан стоял на мраморном надгробии какого-то депутата Моссовета, как значилось в эпитафии. Так прямо и было написано: «Горячо любимому женой и детьми депутату Моссовета». Подивившись такой странной степени родства, я хотел уже возвращаться, как вдруг вспомнил о заброшенной Драконом на могилу Цвигуна злополучной пятой пуле. Чем черт не шутит, хотя почти три месяца прошло, но попытаться поискать можно. Дурацкая идея заставила меня перепрыгнуть через невысокую оградку и внимательно осмотреть все вокруг.

Понимаю, насколько нереально это выглядит, но я почти сразу нашел то, что искал. Не знаю, как так получилось, может, мистика, может, везение, однако крохотный зеленовато-черный комочек свинца лежал в продольном желобке, выбитом вдоль цветника для стока воды. В том, что это та самая пуля, я даже не сомневался, чем-то иным свинцовый катыш просто быть не мог.

Я крепко сжал его в кулаке. Бред какой-то, он весил-то всего ничего, однако уже успел уложить в гроб Зою Федотову, упрятал под речной бережок Дракона, отправил в больницу Володю, и неизвестно, сколько бед еще принесет. Пора прекращать его неугомонную деятельность. Может, гебешникам и нужна эта улика, но их интерес тоже кому-то несчастье обеспечит, а нам оно без надобности.

Я поковырял пулю ногтем и бережно опустил ее на дно декоративной бронзовой вазочки, венчавшей угловой столбик Цвигуновой оградки.

— За смертью тебя посылать, — не догадываясь, насколько сказанное близко к истине, принял у меня Сашка мутный депутатский стакан. Придирчиво обнюхав, он плеснул на дно водки и тщательно прополоскал подозрительную посудину.

— Держи, — наполненный до краев стакан вновь оказался в моей руке, — пусть земля Витьке будет пухом.

Я выпил и зажевал липовой веточкой, закуски у нас не было. Сашка налил себе и, чокнувшись с медальоном, шумно втянул в горло водку. От веточки он отказался, уткнулся носом в рукав и с минуту сидел молча.

Остаток водки поставили на Витькину могилу и закурили.

— Знаешь, — кивнул Сашка на медальон. — У нас с ним своеобразная игра получилась. Дважды он мне жизнь спасал, раз — я ему. Два — один, и мне уже никогда не отыграться. Когда он в вертолете сгорел, я в Кабул ездил за пополнением. Не знаю, может, даже не Витька в гробу-то, а какой-нибудь пацан из его группы или пилот. Череп-то обгорелый в окошко смотрит, а чей он? Главное, не разберешься, что мы вообще там делаем. Защищаем революцию, а от кого? От ихнего же народа. Я понимаю, надо чем-то молодежь занять. Вчера БАМ, сегодня Афган. Все при деле, все довольны. Но когда-нибудь наступит конец, и вся эта обстрелянная, привыкшая к крови и смерти братва задастся вопросом: кто отнял у нее молодость? Помни мои слова, аукнется нам всем Афган, ой как аукнется. — Он опять замолчал, задумчиво ковыряя каблуком бугорок земли.

— Прополи-ка цветник, — попросил меня Сашка, выкурив еще одну сигарету, — а я водички принесу, цветы поставим. Где здесь посудину можно найти?

Я объяснил, и Сашка скрылся в глубине кладбища.

Сидя на корточках и скрупулезно выдергивая все, что, по моему разумению, являлось сорняками, я как-то увлекся и не сразу обратил внимание на замершие неподалеку чьи-то шаги. Обернулся, только когда визгливый голос с чуть заметным кавказским акцентом ударил мне точно между лопаток:

— Эй, парэнь, это не ты у Володи-каменотеса работаешь?

Неимоверная тяжесть опустилась в низ живота, и я с огромным трудом заставил себя повернуть голову. Метрах в трех от Витиной могилы переминался с ноги на ногу невысокий, ладно сбитый кавказец. Чуть поодаль замер какой-то человек-гора, на голову возвышавшийся над своим спутником и вдвое превосходивший того шириной плеч.

— Да он это, Руслик. Егорыч точно описал. Весь в джинсе, рубашка коричневая, морда круглая, — могучим басом расставил гигант все точки над «i».

Мне тотчас захотелось поменяться местами с любым из ваганьковских покойников, встреча с Драконовыми телохранителями грозила отрыгнуться чем-то очень ужасным. В том, что это Каюк и чеченец, я даже не сомневался. Не поднимаясь, я зашарил по карманам в поисках кастета и вдруг осознал, что он остался в старых джинсах, заткнутых в урну примерочной кабины «Березки». Абзац. Кажется, мой поезд наконец прибыл к конечной станции.

— Ты встань, браток, поговорить надо, — иезуитски миролюбивым тоном пробасил Каюк.

Я приподнялся на ноги, отыскивая любой, пусть даже самый невозможный, но выход.

Когда я окончательно выпрямился и отряхнул руки, так и не проронив ни слова, Руслан кошачьим шагом двинулся в мою сторону.

— Ты что, боишься нас? — вглядываясь прямо в глаза, быстро заговорил он. — Не бойся, нам только узнать кое-что надо.

— Что узнать? — выдохнул я и, воспользовавшись тем, что его ноги на долю секунды замерли на одной линии, резко рухнул на колени и изо всех сил рванул Руслановы лодыжки на себя и вверх. Старый борцовский фокус, когда-то показанный тренером, удался на славу. Чеченец, широко раскинув ноги, плюхнулся копчиком на бетон дорожки, а я, мгновенно выпрямившись, рыжим итальянским носком от души добавил ему точно в пах.

Руслан взвыл и откатился к стенке колумбария, судорожно втягивая ртом воздух. Однако легкая победа не успела доставить мне радости. Гиреобразный кулак Каюка со свистом врезался в подбородок, отчего я птицей взмыл над землей и улетел на добрых пять метров в сторону. На счастье, Каюк перестарался и перебросил меня через две могилы, поэтому нас теперь разделяли остроконечные шишки оградок и массивная мраморная плита. Тем не менее я оказался в ловушке, потому что сзади подпирали сплошные ряды оград и памятников, продраться через которые возможности практически не было.

Чеченец быстро пришел в себя и, привалившись к стенке колумбария, вытаскивал из-за пояса нунчаки. Каюк же, потирая руку-кувалду, принялся убалтывать меня добровольно покинуть убежище, драть штаны на оградах ему не хотелось.

— Ты что, псих? Чего ради на людей бросаешься? Вылазь сам, пока мы тебя не достали. Поговорим, узнаем кое-что и вали куда хочешь, — продолжал увещевать Каюк, постреливая глазами по сторонам.

— Спрячь палки, — вдруг повернулся он к Руслану, углядев что-то в конце дорожки.

Я вытянул шею, и сердце наполнилось щенячьим восторгом. По аллейке ковылял Сашка, осторожно удерживая перед собой полный трехлитровик воды.