Богумил Райнов - Что может быть лучше плохой погоды

Сведения, почерпнутые из разговора в "Сирене", скудны и неопределенны, но все же таят в себе какую-то информацию: Моранди предстоит поездка. Эта деталь - тут невольно приходит на память замечание Любо, что Моранди частенько наведывается в Женеву, - побуждает меня поутру съездить на вокзал и внимательно изучить расписание поездов. Единственный скорый поезд Венеция-Лозанна-Женева отправляется после обеда. Можно ехать иначе - с пересадкой в Милане. Вполне логично предположить, что деловой человек, которому часто приходится ездить по делам службы, чтоб не губить зря время, предпочтет прямой поезд. Хотя не будет удивительно, если деловой человек по пути заедет в Милан...

Но так как я не в состоянии день и ночь торчать на вокзале, то мне имеет смысл опереться на логику. И здесь меня ждет неизящное и на редкость досадное занятие, раз невозможно держать под наблюдением человека, придется следить за поездами.

Дежурство начинается в тот же день. За двадцать минут до отправления я прихожу на перрон, где уже появились группки встречающих миланский поезд. Среди пассажиров, разместившихся в вагонах, Моранди не видно. Не видно его и среди тех, кто с чемоданами и сумками в руках торопливо проходит по перрону. Поезд, прибывший из Милана, закрывает мне поле зрения - приходится менять перрон. Но Моранди все нет, и поезд отбывает без него.

На другой день все повторяется. С той лишь разницей, что мой наблюдательный пункт переносится к книжному киоску в зал ожидания. Не появляется Моранди и последующие дни, и я с трудом удерживаюсь от того, чтоб не наведаться к проходной "Зодиака" или не заглянуть на террасу "Сирены". Однако искусство ожидания имеет свои законы. Если Моранди уехал каким-то другим поездом, проверкой не установишь, не установишь даже того, что он вообще уехал. Если же он уехал, можно попасть в глупейшую историю.

Часы и дни, свободные от дежурств на вокзале, тянутся без конца, похожие в своей невыразительности один на другой, а мне приходится слоняться по городу среди туристов. Не понимаю, что влечет сюда эти толпы зевак. Когда я гляжу, как они текут непрерывным потоком, у меня возникает такое чувство, будто они провожают покойника. Венеция разрушается. Разрушается вся, медленно и неумолимо, годами - от воды, от этой неубывающей влаги, которой пропитано здесь решительно все.

Может, это от моей серости, но когда я двигаюсь среди этих достопримечательностей, я ощущаю не столько величие прошлого, сколько то, что оно преходяще. Изъеденные сыростью позеленевшие фасады, рассыпающиеся камеи, все в трещинах, готовые вот-вот обрушиться стены, искореженные плиты мраморных полов, качающиеся у тебя под ногами. Разрушение и тлен под умопомрачительно красивой оболочкой, смерть угнездилась в этом прекрасном теле и гложет его изнутри, чтоб оставить один скелет. Словом, меня не покидают "веселые" мысли, вполне отвечающие моему "бодрому" настроению.

На восьмой день моего дежурства на вокзале за проявленное терпение я удостаиваюсь наконец скромного вознаграждения: за пять минут до отхода поезда на перроне появляется Моранди - легкий элегантный чемодан, гордый вид. В своей дурацкой шляпе он вышагивает вдоль состава, словно обходит почетный караул.

Наблюдение на этот раз ведется из буфета. Дождавшись отправления поезда, ухожу, лишь окончательно уверившись, что мой подопечный не спрыгнул в последний момент на платформу. Моранди - ревнивец. А ревнивцы подчас способны на самые подлые выходки.

Дневная жара спала, со стороны Лидо набегает прохладный морской ветер, и, спускаясь по широкой лестнице к Канале Гранде, я вдруг ощущаю радость жизни. У меня легкая походка, ясная голова, а нараставшее в эти дни напряжение постепенно снижается до нормального. У меня теперь нет желания выходить на пенсию, я даже готов ухватить за руки ребятишек, скачущих вокруг продавца мороженого, и, чтоб удержаться от этого, назидательно внушаю себе, что мне уже без малого сорок.

Главное, я снова обрел способность сосредоточиваться, уходить от навязчивых мыслей, приводящих меня в болезненное состояние, отпугивать смутные тени воспоминаний и страхов, которые наступают именно тогда, когда я в них меньше всего нуждаюсь. Иными словами, я готов к предстоящему.

А предстоит мне установить связь с приятельницей Моранди. Ход мыслей таков: если Моранди оставлен в качестве приманки, то прошедшие без видимых последствий три недели, может быть, убедили кое-кого, что приманка не действует или что действовать ей не на кого. Уже одно то, что Моранди уехал, подтверждает подобную точку зрения. Что касается женщины, то едва ли она постоянно находится под надзором, и потом, флирт с женщиной любому покажется занятием более невинным, чем неотступное следование за мужчиной.

Большой флирт не мое амплуа, но в силу своей принадлежности к мужскому полу я ориентируюсь и в этом вопросе. Итак, отправляясь по соответствующему адресу, я повторяю про себя намеченный план операции. Адрес этот - моя находка, приз, полученный за то, что я битых три часа проторчал на набережной Палаццо Дукале в тот вечер, когда Моранди со своей приятельницей отправились в Лидо. Дама - зовут ее Анна Феррари, как мне походя удалось установить, - живет на Мерчериа, самой оживленной торговой улице города.

До Мерчериа я добираюсь к концу рабочего дня. На узкой длинной улице полным-полно прохожих и зевак. Здесь нет кафе, и я тоже сперва выступаю в роли прохожего, потом перехожу в категорию зевак. Беглые проверки убеждают меня, что я не являюсь объектом чьего-либо внимания. Вначале я прилежно изучаю ассортимент товаров магазина мужской одежды, потом двух магазинов женской, потом витрины с драгоценностями, парфюмерией и бельем. Время от времени бросаю взгляд на одно из окон дома, старого и потемневшего, впрочем как и все остальные. Это полуоткрытое окно находится на втором этаже, ветер колышет белую занавеску. Можно предположить, что в настоящий момент дама у себя. И что, когда ей осточертеет сидеть дома, она выйдет на улицу.

Второй раз изучаю творения парфюмерии "Жак Фат" и "Кристиан Диор", пока не замечаю, что окно закрылось. Немного погодя из дома выходит Анна Феррари в льняном бледно-голубом платье, достаточно коротком и достаточно узком, чтобы не скрывать того, что достойно внимания. Покачивая бедрами, женщина проходит мимо и, не взглянув в мою сторону, замедляет шаг возле витрин. Эти витрины она наверняка видит не менее двух раз в день, что, однако, не мешает ей с неподдельным интересом задержаться снова то у одной, то у другой. "Совсем испорчена", - говорил Любо. Это не так страшно, если у этой испорченной особы такая соблазнительная внешность. Не высокая и не низкая, не полная и не худая, эта женщина привлекает внимание не только гармонией своих пропорций, но и дисгармонией, в частности размерами своего бюста. Ей, вероятно, все время кажется, что окружающие глаз не в силах оторвать от нее. Даже рассматривая витрины, она не упускает возможности стать так, чтобы подчеркнуть достоинства своей фигуры.