Гуннар Столесен - Ночью все волки серы

— Педерсен у телефона, что вам угодно?

— Сейчас я вам все объясню. Моя фамилия Веум, и я хотел бы навестить моего доброго друга Ялмара Нюмарка, который…

— Он выписан. Сегодня.

— Но ведь он… Неужели его действительно выписали?

— Он уехал домой, если это вас интересует.

— Но разве он может ходить? Последний раз, когда я видел…

— Он шел на костылях, но вполне мог передвигаться.

— Вполне мог передвигаться? Но ведь он живет на четвертом этаже, в старом доме без лифта. Как вы считаете, каким образом…

— Извините, Веем…

— Веум.

— Это, конечно, нехорошо, но сейчас в период отпусков у нас катастрофическое положение с кадрами. Если состояние больных позволяет, буквально из операционной мы отправляем их на такси домой.

Я услышал, как она роется в бумагах.

— Кроме того, я могу успокоить вас, мы связались с социальной конторой и договорились о помощи на дому для него — ежедневно, так что… Есть люди, которые находятся гораздо в более худшем положении, чем он. Вы, вероятно, родственник, так что…

— Я навещу его немедленно.

— Вас что-нибудь еще интересует, Веум?

— Нет, это…

— Тогда до свидания.

— До свидания.

Я поспешно положил трубку, как будто бы для того, чтобы она не смогла перезвонить мне и наброситься на меня с какими-нибудь увещеваниями. И отправился в путь.

Неказистый серый дом с печной трубой, где жил Ялмар Нюмарк, выглядел не очень-то гостеприимно. Я ступал по темной лестнице. Как тяжело это, вероятно, было для семидесятилетнего человека подняться сюда на костылях. Если случится пожар, то, клянусь богом, от него останется только папка в полицейском архиве, которую полагается хранить в течение тридцати лет.

На третьем этаже не горела лампочка. Когда я поднялся на четвертый, то заметил, что там кто-то стоит. Я остановился, занеся ногу на следующую ступеньку. Взгляд, с которым я встретился, был враждебным и озабоченным одновременно.

Наверху на лестничной площадке стояла женщина. На вид ей было лет сорок, одна из тех дородных, почти квадратных особ, которые идут по жизни, проталкиваясь всюду своими широкими бедрами, у нее была короткая челка и внушительная нижняя челюсть. Чем-то она напоминала дзюдоиста, но ее приветствие отнюдь не походило на японские церемониальные поклоны.

Голос у нее был зычный, выговор бергенский.

— Что вам надо?

— Мне нужно к Ялмару Нюмарку, — ответил я, продолжая подниматься.

— Вы что же, родственник? — прогромыхала она. — Хорошенькое дело, мы договорились, что дверь будет открытой, чтобы я могла войти. Пациент должен был лежать в постели, ведь он очень плохо передвигается.

Наконец я поднялся и встал с ней рядом. Теперь эта дама не производила такого внушительного впечатления, она была на десять-пятнадцать сантиметров ниже меня, тонкие губы плотно сжаты, взгляд колючий. От нее исходил слабый запах мятных пастилок. На ней было пальто до колен какого-то бурого цвета с широкими клапанами на карманах. Ноги она держала, как неумелый вратарь, когда лучший нападающий команды соперника собирается бить штрафной. Ее сумка кроваво-красного цвета с длинными ручками представлялась прекрасным орудием нападения. Я решил не выпускать сумку из поля зрения.

— Вы сиделка? — спросил я осторожно.

— Да, и очень спешу. Мне еще к двоим нужно успеть.

— А какие у вас обязательства по отношению к Ялмару Нюмарку?

— Этот Ялмар Нюмарк только что выписался из больницы, и там, в конторе, мне сказали… — Она задумчиво смерила меня взглядом, — что у него совершенно нет никаких родственников и поэтому я должна навещать его каждый день, за исключением выходных.

— Ну а кто же ухаживает за больными в выходные дни?

— А никто. Если у них нет никаких родственников или кого-нибудь еще.

Ее взгляд скользнул в сторону двери. Дверь была коричневой, а сквозь узкое стеклянное окошко был виден свет, горевший в прихожей Ялмара Нюмарка. Посреди двери был старинный звонок, из тех, что еще сохранились в этом районе Бергена. Поворачиваешь ручку, и в квартире раздается звонок: хриплый звук, похожий на скрежет.

Сиделка произнесла:

— Ведь этот Нюмарк почти не может передвигаться. И в больнице посоветовали не запирать дверь его квартиры. Санитары должны были оставить дверь открытой, чтобы я могла войти. Но дверь заперта. А времени у меня нет. — Она сделала движение, чтобы посмотреть на наручные часы.

Я взглянул на дверь. Если действовать решительно, ее можно открыть за десять секунд.

— Вы пытались звонить?

— Конечно. Я даже стучала. Спускалась к соседям этажом ниже, но там никого нет дома.

Она растерянно посмотрела на меня.

— Если бы вы действительно были родственником, тогда…

Я пожал плечами.

— Что тогда? У нас единственный выход — выломать дверь.

Она сделала большие глаза.

— Но, может быть, дворник…

Я осторожно оттеснил ее в сторону и шагнул к двери. Правой ногой, с размаху ударил там, где была замочная скважина. Раздался хруст и посыпалась штукатурка. Сиделка испуганно схватилась за перила. Дверь не поддалась.

Я ударил еще раз. Снова посыпалась штукатурка. Теперь мы уже оба стояли, обсыпанные грязно-белой пылью, и настала моя очередь делать большие глаза. Если так пойдет дело и дальше, то вскоре мы окажемся под открытым небом. А дверь по-прежнему будет закрыта.

— Ну, — сказал я и сильным пинком разбил стекло дверного окошка. Затем носком ботинка удалил острые осколки, просунул руку внутрь, повернул замок, и с легким щелчком дверь открылась.

Я отошел в сторону, давая понять сиделке, что она должна войти первой, так как в данный момент она является официальным лицом. Она испуганно посмотрела на открытую дверь и сделала знак, чтобы первым вошел я.

Я вошел, слыша ее торопливые шаги у себя за спиной. Она не решилась войти первой, а сейчас боялась упустить что-нибудь интересное. В квартире стояла тишина, прихожая была немой и сумеречной. Я открыл дверь в гостиную. Там никого не было.

— Ялмар? — позвал я. Никто не ответил.

Я прошел через комнату к светло-зеленой двери, резко постучал и, не дождавшись ответа, распахнул ее.

Когда открываешь такие двери, почти всегда чувствуешь, что тебя ждет. Как будто у смерти есть какое-то свое особое излучение.

Ялмар Нюмарк лежал на кровати. Одеяло отброшено в сторону. Подушка — на полу. Одна рука бессильно свисает почти до пола. У ночного столика — новые костыли. На столике — стакан с водой. Наполовину пустой.

Лицо ничего не выражало; оно стало каким-то незнакомым и отчужденным, похожим на восковую маску. Комната пропитана тяжелым, сладковатым запахом, повсюду на мебели толстый слой пыли. Ялмар Нюмарк умер при обстоятельствах, которые вполне соответствовали его образу жизни, в полном одиночестве, без родных или друзей.