Гуннар Столесен - Ночью все волки серы

Именно на задворках этих строений в холодном январе 1971-го погиб человек. Я подошел к ограде и заглянул внутрь. Там стоял грузовик. Ворота были открыты, но сбоку висела тяжелая цепь с замком. На ночь ворота запирали. Интересно, висел ли замок тогда? У кого были ключи?

Я попытался представить, как все это было: избитый и растерзанный человек, кровавое месиво на затоптанном, грязном снегу. Потом в этом человеке опознали Харальда Ульвена. И получилось, что преступника настигло возмездие через двадцать шесть лет после войны.

А что было на самом деле? Вдруг здесь был убит кто-то другой? Еще одна невинная жертва? Но где же тогда Харальд Ульвен?

Десять лет прошло с той поры. Никаких следов давно не осталось. Десять лет ложился и таял снег, светило солнце, лил дождь. Ни одной улики не сохранилось на этом месте, и я направился обратно в город. Теперь солнце светило с другой стороны.

У Новой церкви я свернул направо. Мне хотелось встретиться с Сигрид Карлсен.

Подойдя к дому, я взглянул на ее окна, но света в них не было. Я посмотрел на часы. Странно — в это время она всегда дома.

Дверь подъезда была открыта, словно кто-то забыл запереть ее, и я вошел. Поднявшись на второй этаж, я увидел, что дверь в квартиру тоже приоткрыта.

Я вздрогнул. Все это мне не нравилось. Я нажал кнопку звонка и тут же отчаянно забарабанил в дверь. Она сама передо мной распахнулась.

Не прихожая, а бедлам. Комод опрокинут, ящики выдвинуты, тут же вывалено их содержимое. К стене прислонена разломанная на куски деревянная рама для зеркала. Осколки разбитого зеркала рассыпаны по всему полу, как потайные окошки в иной мир.

Осторожно я ступил в этот хаос. Холодея от ужаса, позвал тоненьким голоском: «Ау!»

Мне никто не ответил. Не было слышно ни звука.

Осторожно я приоткрыл дверь в кухню. Сердце билось так, что я задыхался. И там такой же бедлам. Сорванный со стены календарь брошен в раковину. На столе смятая фотография — ребенок играет с собакой. Транзистор с отлетевшей черной пластмассовой крышкой валяется на полу. Кухонный стул перевернут. Под скамейкой целлофановый пакет с мусором. Картофельные очистки и яичная скорлупа рассыпаны по всему полу. При этом сильно пахнет стиральным порошком, но откуда запах, понять невозможно.

Дверь в комнату полуоткрыта. Там тоже темно, но, насколько я могу разглядеть, беспорядок здесь поменьше. Правда, телевизор тоже опрокинут, штепсель болтается в воздухе. На полу черепки от разбитого цветочного горшка. Одна из занавесок оборвана и свисает до пола. Повсюду разбросаны книги. В одном из кресел, съежившись и закрыв лицо руками, сидит Сигрид Карлсен, застывшая, как изваяние. И лишь слабое подрагиванье плеч говорит о том, что она жива.

Застать человека, когда он переживает горе, оказывается, так же неловко, как в самый интимный момент любви. И не знаешь, что делать, как поступить.

Я поднял с пола радиоприемник, кухонную скамью решительно придвинул к стене, чтобы хотя бы шумом привлечь к себе внимание. Затем вернулся к двери, постоял там в нерешительности, поглядывая на женщину, на ее большие я беспомощные руки. Ее волосы отливали серебром. Одета она была в светло-серое платье с простым пояском из той же ткани.

— Фру Карлсен! — позвал я осторожно. — Это я, Веум.

Не отнимая рук от лица, она слегка выпрямила спину, и я понял, что она меня слышит. Я стоял и ждал.

Она постепенно разжимала пальцы, и сквозь ее длинные белые фаланги я увидел глаза, покрасневшие от слез. На щеках блеснули тоненькие влажные полоски. Ее очки куда-то задевались. Я скользнул взглядом по полу, но ничего, кроме того, что я уже заметил, не обнаружил.

— Что случилось? Кто это сделал? — спросил я и показал на царивший разгром, как будто иначе она бы не поняла меня.

Она покачала головой, губы бесшумно прошептали:

— Никто.

— Никто? — переспросил я, пожалуй, слишком спокойно. Господин Никто был всего лишь проездом? — злорадствовал внутри незнакомый мне голос. Господин Никто только перевернул вверх дном всю квартиру и удалился? Гость из прошлого — беглец в будущее? Так кто же? — услышал я свой собственный голос.

Она посмотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Отняла от лица руки. И я увидел такое лицо, что меня невольно бросило в дрожь. Она как будто голая сидела, настолько не могла ничего скрыть. И я вспомнил две незначительные детали, которые я заприметил, когда был у нее в прошлый раз. На комоде в прихожей была сбоку царапина. И на зеркале — трещина.

— Это ведь не в первый раз происходит? — спросил я осторожно.

Она молча покачала головой. В руке показался белый платочек, она вытерла им под глазами, щеки, губы.

— Это ваш знакомый? Мужчина?

Она испуганно посмотрела на меня и покраснела. Покачала головой и тоненько выдавила из себя:

— Нет.

У нее был измученный голос, не такой, как прежде.

И вдруг я все понял, даже раньше, чем задал вопрос:

— Ваша дочь?

У нее выступили слезы на глазах, губы задрожали. Опять появился платочек.

Она заплакала. Я походил по комнате, ступая тихо, как по мягкому мху. Подошел к окну и выглянул на улицу. Плоский, стертый булыжник. Осунувшиеся фасады домов.

Домишки такие маленькие, а людей в них так много — и мы почти ничего не знаем о них.

— А она… часто бывает такой?

— Бывает… находит на нее. Редко. Она лечилась, и на работе у нее все хорошо. Но время от времени ей необходимо разрядиться. Врачи говорят, что это шизофрения. Она принимает лекарства, но… — ее руки беспомощно взлетели и запорхали, так бабочки умирают перед похолоданием. — Иногда она возвращается с работы, и я по глазам вижу, что сейчас начнется. И начинается. Она сильнее меня, мне ее не удержать… Ломает все подряд, бьет, крушит, а потом уходит из дома. Возвращается вечером как ни в чем не бывало. Когда ей совсем плохо, так она сама идет… в клинику. Там ей дают более сильные средства, и она возвращается ко мне — вновь добрая, милая Анита… Девочка моя.

Взгляды наши встретились. Известно, что дети вырастают, но для родителей навсегда остаются маленькими, особенно, если в их жизни не все гладко.

— А врачи когда-нибудь говорили, отчего это у нее происходит?

— Она рано потеряла отца, да еще при обстоятельствах, которые всем известны. Понимаете, чего ей только не пришлось наслышаться. И ведь это тянулось годами. Ну а сбросить накопившийся груз ей удавалось только одним способом, — слова ее звучали бесстрастно, она только констатировала факты. И все же в том, как она это сказала, я почувствовал сдержанную ярость. И я понял главное — Анита Карлсен, которой к моменту пожара исполнилось всего лишь четыре года, — еще одна жертва этой трагедии.

Сигрид Карлсен перестала плакать.