Михаил Иманов - Чистая сила

— А в том ошибка, — неожиданно резко отвечал Мирик, — что путь совершенствования один. И не «пути», как вы выражаетесь. Это если каждый по своей дорожке идти станет, то неизвестно, куда забредет. Другой вопрос — по силам ли каждому? Отвечаю: каждому не по силам. Дело-то в том, что только личность о совершенствовании задумывается, только она. Что же касается параллельного хода деятельности и личного совершенствования, то, — он ткнул в сторону «лысого», потом в сторону «черного», при этом Борис Ефимович руки с колен снял, а Иван Егорович сначала стал перебирать пальцами, но потом скрепил себя с видимым усилием, — никакого параллельного хода быть не может, а есть один путь: сначала совершенствование, а потом деятельность.

— Да, сначала нужно самому устать, а уж потом… — вставила Леночка.

— А что потом? — вновь подмигнув Леночке, сказал Ванокин.

— А то! Будто сами не понимаете, — проговорила Леночка быстро и отвернулась.

— Я тоже не понимаю, — сказала со своего места Марта.

Мирик бросил на нее быстрый взгляд.

— А то, — заговорил он в пространство, — что пока человек не достигнет определенной степени (вам слово «совершенствование» не нравится, так я его «готовностью» заменяю), так вот: пока не достигнет определенной степени готовности, он не имеет права за серьезную деятельность приниматься. Повторяю, что разумею деятельность на пользу человечеству, а не ради хлеба… Заключаю: деятельность неподготовленного человека не может быть полезна. Она — вредна.

— А если предположить, что это и так, — сказал «черный», снова сцепив руки на коленях, — то все-таки: каковы же пути? То есть, по-вашему, путь?

— Скажу и об этом, не беспокойтесь, — бунтарские нотки в тоне «черного» были ему явно неприятны. — Путь один: примирить духовное с телесным.

— Хорошенькое дело! — как бы для себя, но достаточно громко проговорила Марта.

Но Мирик на возглас внимания обратить не захотел и продолжал так же рассудительно:

— Если называть это теорией, то она называется «Теория родства». Поясню. Считается, что главное для духовности — освободиться от плоти, от тела. Более того, считается, что плоть надо умерщвлять, мол, от этого духу только свободнее. Но тело сильно и живуче, и духу приходится вступать в борьбу. Общеизвестно, что тело почти всегда побеждает в этой борьбе. И вот вопрос: для чего духу тратить свои ценные силы на борьбу с собственным телом, если от него все равно до самой смерти не уйти? Вывод: с телом нужно войти в согласие, устранить противопоставление и тем самым погасить вражду.

— Так, значит, — да здравствует желудок! — не мог утерпеть Ванокин.

— Между прочим, здравствовать желудку тоже не мешает, — заметил Мирик. — Но это только к слову. И не надо так вульгарно, не надо крайностей! Я говорю о примирении тела и духа, как о примирении отцов и детей, потому что ведь духовное порождено телесным — мы материалисты. Так зачем же восставать на родителя, даже если родитель в чем-то и отстал от новых веяний. В древности говорили: «Чти». Не говорили: «люби» или «уважай», но — «чти». Поэтому путь простой: компромисс. Даже если и излишеств требует тело — дай ему, прости его несовершенство и собственно телесную суть: от себя оторвешь, но зато для своей духовной работы много сил сбережешь. Хотя, конечно, очень распускаться позволять нельзя. Этого требует, в конце концов, и гигиена тела. Вот и нужно тело в примерных таких рамках держать. Я думаю, медикам понятно. А вот аскетизм — тоже понятие широко распространенное и, к сожалению, еще не изжитое — вещь и вредная и безнравственная. Все равно, как если бы сын посадил отца на хлеб и воду, пусть даже и ради каких-то великих целей. Страдание еще хуже. Если там только тело страдает, то здесь еще и дух. Страдание, если хотите, — эгоизм духа. Страдая сам, он заставляет страдать и тело, то есть своего прямого родителя. Вот что я хотел сообщить. Вкратце, конечно.

Окончив свою речь, Мирик глубоко вздохнул и, сложив руки на груди, откинулся на спинку; Леночка потянулась заглянуть ему в глаза и тронула его колено рукой. Но он смотрел прямо, а колено осторожно отвел.

Все молчали, даже Ванокин. Я взглянул на Марту и встретил ее ответный взгляд. Он мне показался теплым.

И тогда я сказал:

— А кто их кормить будет — этого отца с сыном, — пока они свои дела улаживать будут и к пониманию приходить?

Все посмотрели на меня, и даже Иван Егорович расцепил пальцы.

— А минимум? — легко улыбнулся Мирик. — Минимум: немножко руками, немножко головой — вот и хлеб насущный.

— А вот, разрешите, такой вопрос, — пошевелился в своем углу «черный», — как с образованием дело обстоит? Положим, станет он, сын, готов к деятельности, а знаний маловато. Все примирением с отцом занимался: силы-то берег, но время-то упускал.

— Это, простите, наивно, — Мирик склонил голову набок. — Вот скажите нам, Борис Ефимович, вам с супругой по сколько лет?

Супруга «черного», слегка колыхнувшись в кресле, обратила к мужу строгий взгляд.

— Мне — сорок семь, а… — проговорил холодно Борис Ефимович, — а при чем здесь возраст?

— А при том, — предвкушающе улыбнулся Мирик, — что вы, как я помню, всего год назад стали такими вопросами задаваться. В шестнадцать лет не начнешь, да и в тридцать — еще маловероятно, в общем. Следовательно, вполне успеете изначальное образование получить.

Здесь Ванокин громко рассмеялся, кажется, без притворства на этот раз. Мирик строго к нему обернулся, но Ванокин не переставал.

— Ой, не могу, Мирик, — сквозь смех заговорил он. — Мне тут идея пришла… Не могу. Ты про возраст спросил, а мне идея пришла: а если в пятьдесят лет об этом совершенствовании думать начнешь, то отцу, получается, не меньше семидесяти. Так у него одни излишества: по поликлиникам бегать. Ему бы лежать, а он по поликлиникам — вот и все излишества, вся гигиена!

И он продолжал смеяться, но теперь не так натурально. Я опять посмотрел на Марту: она низко склонила голову.

Мирик не стал отвечать на выпад Ванокина, хмыкнув еще несколько раз, тот смолк сам.

Тут я не смог удержаться. Знал и чувствовал, что не нужно говорить, но… Если бы не Марта.

— Все, что вы говорили здесь — может быть и умно, — сказал я четко и не скрывая вызова, — но только все это — одни слова, потому что никто из вас не сказал: какая польза людям, что вы будете совершенствоваться, примиряться и — всякое другое. Это ваше дело — частное. Значит, пока вы будете примиряться, другие за вас работать будут, человечеству служить! Каждый волен дома на голове стоять, когда один. Но уже и при жене не очень постоишь…

— А при любовнице можно на голове? — произнес Ванокин и оглядел сидящих.

— А вы не суйтесь! — резко к нему обернувшись, почти выкрикнул я. Выражение моего лица было, как видно, таковым, что Ванокин не счел возможным продолжить. Он улыбнулся этой своей улыбкой и пожал плечами. Мирик сидел невозмутимо; Леночка — чуть приоткрыв рот; «черный» с любопытством меня разглядывал; на Марту я не смотрел.