Александр Юдин - Золотой Лингам

Свекор на это и говорит: “По моему разумению, никто вашего знахаря из могилы не откапывал. Не иначе его сама земля не принимает, вот он с досады и встает по ночам, да путников к себе заманивает, а может, и грызет тех, кто в руки попадется!».

Токмо он так-то сказал, как мертвяк закорежился весь, зубами заскрежетал страшно, а после глаза открыл и говорит с эдаким нутряным похрипом: “Истинную правду ты говоришь, прохожий человек: не принимает меня мать сыра-земля по грехам моим великим! Да токмо ничего дурного я людям уж боле не делаю: видно, так Бог дал! Иной раз разве скотинку какую задеру иль бо покойника скушаю, потому вовсе без этого мне нельзя – тоже ведь питание требуется. И тебе, сам ведаешь, худого не сотворил: накормил, напоил и спать уложил! А что напугал, за то прости. Но не коптиться мне никак не можно – черви одолеют!”

Панкратий не растерялся и интересуется: “А сколь же ты будешь, такой-сякой, по свету гулять? Не пора ли тебе совсем помереть?”

– Я и сам бы рад, – отвечает колдун, – но закопали-то меня за церковной оградой, пожалели, ироды, места на погосте. А там земля больно нехорошая, болотистая, очень мне не по сердцу. Вот, коли вы меня, добрые люди, на освященной земле схороните, дак я, может, и успокоюсь. А вам за таковую услугу открою, где перед смертью деньги спрятал.

Посовещались Панкраий и мужик промеж собой и решили, что раз такое дело, отчего и не помочь покойнику. Согласились, значит. Вот воржец-то и показал им, где у него деньги схоронены: они у него в холстину были завернуты, да под застреху заткнуты. А немного и денег оказалось.

Как гроши поделили поровну, сколотил свекор из сосновых досок гроб, положили они в него мертвого колдуна и оттащили вдвоем на погост. Здесь, пока деревенские-то не проснулись, скоро и схоронили его, повернув в домовине ничью.

Этих мертвяков все ночью хоронят. Куда лицом схоронишь, туда под землей и пойдет: кверху лицом – наверх выйдет, а ничью – дак в пекло прямо угодит и колобродить по белу свету да добрых людей стращать уж не сможет.

Панкратий предлагал для верности промеж лопаток кол осиновый вбить, да товарищ его не решился на эдакое дело, убоялся видно – ну как власти прознают! А свекру не больно-то надо: не его, чай, деревня. Он и не настаивал. Но после стороной слыхал от кого-то, будто мертвый колдун не вовсе упокоился, и долго еще по ночам показывался, покуда не погнил весь.

А деньги Панкратий домой так и не донес – кабак на пути случился. Видно, так Бог дал!»

Вообще, свекор Панкратий Демьяныч был любимейшим персонажем рассказов бабы Люды и представал в них в самых разных, зачастую противоречивых, ипостасях: то как неутомимый борец со всеразличной нечистью, то как «знающий человек», сам не чуждый общения с существами сверхъестественными, а иной раз – просто как «справный мужик», отличный только своим неутомимым трудолюбием и крайним простодушием.

Если ей верить, то с Панкратием с завидным постоянством случались всякие удивительные истории. Так он сумел как-то в заутреню Светлого воскресенья изловить шишигу – овинного домового, закрыв этого нечистика за некие шалости в подлазе, довелось ему побывать и в гостях у лешего и неволей послужить тому сколько-то дней, а один раз он едва ли не был собеседником самого св. Николая Мирликийского.

О сем последнем случае Людмила Тихоновна рассказывала так, что будто «разговевшись однова весьма обильно на Красную горку, решил он вздремнуть на печи. Тут, стало быть, и случилось ему видение: явился в светлых ризах старец и спрашивает: “Узнаешь ли ты меня, раб Божий Панкратий?”, а Панкратий, знамо дело, сразу понял, что перед ним сам святитель и чудотворец Николай-угодник – тот по облику был совсем таков, как его на иконах пишут. Вот святой Николай ему и объясняет, что один раз за земной век дозволяет Господь показать всякому человеку, каково праведным и грешным за гробом живется, а сам спрашивает свекра-то: “Что ты, раб Божий Панкратий, желаешь увидеть – рай иль-бо ад?” Панкратий ему ответствует, что он, мол, по грехам своим, в кущи райские попасть и не мечтает, а коли по заступничеству и попустительству Божьему попадет, дак тогда все путем и обозреет, и попросился у святителя на пекло адское взглянуть.

Ну что ж, сказано – сделано: повел его Николай-угодник в пропасть глубокую. Смотрит Панкратий, а в пропасти той пещер видимо-невидимо: в одной пещере грешников на раскаленных противнях поджаривают, в другой – кожу с них обдирают, в третьей – на крюки железные за ребра вешают, и так-то везде и чем дальше, тем страшнее делается. А в одной из пещер кипит котел смоляной, а в том котле, в той смоле кипучей его жена-покойница варится – стонет и плачет. Жена-то у него незадолго перед тем, на самый Крещенский сочельник, померла, а уж такая сварливая да злоязычная баба была, что ни приведи господи! Однако ж Панкратий любил ее и очень по смерти ее горевал, потому и стал просить святителя: “Будь милостив! Как ты есть угодник Божий, упроси Господа, пускай отпустит ее, хотя на время, а я, если что, заместо нее в котле посижу. Больно уж жалко мне ее, инда сил никаких нет смотреть, как она мучается!”.

Задумался святитель, а потом говорит: “Этого я допустить не могу, потому душа твоя, дела и помыслы на горних весах покуда не взвешены и не ведомо мне, пакостей ли ты больше натворил или чего еще, и в какую пещеру тебя определить надлежит. Однако есть другой способ: возьми гайтан от крестика нательного, да в котел к ней и опусти: коли вера в тебе сильна, то сумеешь вытянуть ее оттоль и тем спасти, а коли нет, дак не обессудь и пеняй только на себя”.

Панкратий эдак и сделал: наладился и накинул ей гайтан с крестиком на шею, да давай тянуть со всей мочи! Вовсе было вытащил женку, уж за волосья ее схватил, да она как гаркнет на него: “Совсем меня удавил, кобель поганый! И опять-то от тебя сивухой разит!” – гайтан и оборвался, и полетела грешница опять в смолу кипучую. “Не пожелала она, – сказал святой Николай, – и тут воздержать своего сердца: пускай же сидит в аду до трубного гласу!»

В пятницу Алексей решил наконец протопить баню и как следует попариться.

В этих целях он встал около девяти утра (обычно друзья просыпались не раньше одиннадцати, если исключить день утренней рыбалки), наносил воды в котел и древнюю корытообразную чугунную ванну, что стояла в помывочной, после чего с некоторым трудом растопил каменку, дрова в которой первоначально все не хотели почему-то как следует разгораться, и наколол еще березовых чурбаков, так как по опыту знал, что топить эту баню придется часа три с гаком, периодически подливая воды в выкипающий котел, пока каменка прогреется настолько, что ее можно будет закрыть.