Светлана Алешина - Акула пера

— Нервничаете, Александр Михайлович! — укоризненно заметила я.

Трофимов ничего не сказал и лишь враждебно посмотрел на меня. Да, с тех пор как мы с ним познакомились, он резко изменился. Просто доктор Джекил и мистер Хайд какой-то! От былого взаимопонимания не осталось и следа.

— Может, предложите нам сесть? — спросила я.

Трофимов кивнул, опять не рискнув открыть рот. Наверное, он был сейчас в таком состоянии, что не мог разговаривать. «Ну что ж, выслушать-то он нас сможет», — подумала я, усаживаясь на скрипящий стул напротив доктора.

— Начну без предисловий, — сказала я. — Сегодня ночью арестован Панкратов. Вряд ли вам знакома эта фамилия, Александр Михайлович, поэтому поясняю: это тот самый обыкновенный мужчина, который приходил навещать Самойлову. Догадываетесь, к чему я клоню?

Трофимов, казалось, никак не отреагировал на мое сообщение. Только на лбу у него выступили крупные капли пота. Он, не мигая, смотрел на меня и будто ждал продолжения. Однако я молчала, и немного погодя Александр Михайлович заставил себя заговорить.

— Зачем вы мне это рассказываете? — надломленным голосом произнес он. — Я не понимаю.

— Завтра за вами придут, — объяснила я. — Вас будут допрашивать. У вас будет очная ставка с Панкратовым. Вы уверены, что все это выдержите?

На Александра Михайловича было больно смотреть. Он опустил глаза, слишком резким движением выдвинул ящик стола, трясущимися руками вытряхнул из пачки сигарету и попытался закурить. Пальцы его прыгали, и он никак не мог зажечь спичку.

— И что же вы мне предлагаете? — почти умоляюще выкрикнул он, не прерывая своего занятия.

— Если совесть у вас нечиста, вам лучше оформить явку с повинной, — твердо заявила я. — Тогда вы можете рассчитывать на снисхождение суда.

Спичка наконец вспыхнула у Трофимова в пальцах и беспомощно прогорела почти целиком. Александр Михайлович сидел, будто окаменев, и даже не почувствовал боли, когда огонь добрался до его ногтей. Он только с недоумением посмотрел на свои пальцы, испачканные сажей, и вдруг вскочил. Незажженная сигарета полетела на пол.

Трофимов метнулся к окну, несколько секунд бессмысленно вглядывался в темноту двора, затем вернулся к столу и опять рухнул на стул. Он был бледен.

— Хорошо, я сделаю это, — неожиданно произнес он бесцветным голосом. — Я должен это сделать прямо сейчас?

— Вы еще успеете сдать дежурство, — успокоила я его. — Только потом сразу отправляйтесь в прокуратуру. Времени у вас совсем немного.

Доктор посмотрел на меня жалким измученным взглядом.

— Нет, я не стану дожидаться, — упрямо сказал он. — Там наверняка должны быть дежурные. Я отправлюсь прямо сейчас. В конце концов, зайду в любое отделение милиции…

— А как же ваши больные, доктор? — напомнила я. — Вдруг здесь без вас что-то случится?

— Вы полагаете, в таком состоянии я могу думать о больных? — воскликнул Трофимов. — Я позвоню коллеге. Он живет рядом и закончит дежурство.

— Это другое дело, — заметила я. — Между прочим, вас не стали брать сегодня ночью именно поэтому — чтобы не отвлекать от работы.

— От работы! — с отчаянием повторил Трофимов и, застонав, сжал голову руками. — Господи, они не хотели отвлекать меня от работы!

Через некоторое время он опять посмотрел на меня и спросил с болезненной гримасой:

— Вы, наверное, меня презираете, да? Конечно, презираете! Ну что ж, я это вполне заслужил, но… Понимаете, у каждого, видимо, есть свой предел прочности. Это как рост и цвет глаз. Природа дает их вам, и вы не в силах ничего изменить… Я всегда считал себя достаточно самостоятельным человеком. Я могу принимать решения. Я был уверен, что обладаю твердым характером… И все это, понимаете, оказалось пшиком, лопнуло как мыльный пузырь! Я оказался слабаком, вот и все! Теперь я знаю совершенно определенно — я слабак! С этим и буду жить дальше…

— Может быть, вам стоит поберечь свою исповедь для официальных лиц? — спросила я, потому что смотреть на расклеившегося доктора было почти невыносимо.

— Я хочу объяснить это именно вам! — ответил Трофимов. — Чтобы вы поняли: я никакое не чудовище, я именно и есть обыкновенный слабый человек! А тот, кого вы называете все время обыкновенным, — вот он и есть чудовище! Я просто не мог противостоять этому зверю. Он словно вышел из ада, понимаете? В эту ночь он пробрался сюда, как призрак, никто его не видел! Он приставил мне к горлу бритву и пообещал зарезать, если я пикну хоть слово. Я понял, что для него это проще, чем убить муху! Что я мог поделать? А потом — вы не поверите — он назвал мой домашний адрес и предупредил, что зарежет моих родителей, если я не сделаю так, как он захочет…

— И чего же он захотел? — спросила я.

Александр Михайлович отер вспотевшее лицо.

— Сначала он спрашивал, что за женщина крутится возле Самойловой, — то есть о вас… Я не знал, чем это может вам навредить, но я все ему рассказал…

— Что именно — все?

— Ну, что вы искали какую-то записку, что хотите переснять фотографию… И что вы работаете в газете «Криминальный город» тоже…

Честно говоря, у меня после этих слов глаза полезли на лоб.

— В какой газете? — изумленно переспросила я. — Вы сказали, что я из «Криминального города»?

— Ну да, — покаянно признался Трофимов. — А разве это не так?

Мы с Виктором переглянулись. «Криминальный город» был старинным и главным конкурентом «Свидетеля». Александр Михайлович нас просто перепутал. Но за это мы могли быть ему только благодарны: возможно, эта ошибка сбила с толку Панкрата и в конце концов привела его в западню.

— Вообще-то мы из газеты «Свидетель», — мягко пояснила я. — Но, в сущности, какая разница? Рассказывайте дальше!

— Дальше началось самое страшное, — с рыданием в голосе проговорил Трофимов. — Он потребовал, чтобы я убрал Самойлову. Сказал, что у нее никого нет, кроме племянницы, а та не станет поднимать шум, согласится обойтись без вскрытия… Не знаю, что со мной случилось, — я был словно в бреду. Но он ясно сказал, что расправится с моими родителями и мне всю жизнь придется жить с чувством вины. Я предпочел смерть чужого человека… — Он замолчал, опустив голову и уронив руки.

— Каким образом вы убили Самойлову? — спросила я.

Александр Михайлович вздрогнул и поднял глаза.

— Утром ей поставили капельницу, — сказал он. — Вы знаете, что она находилась одна в палате. Мне не составило никакого труда зайти туда, когда меня никто не видел, и ввести ей в вену лошадиную дозу сердечного гликозида. Это заняло не более минуты. Наверное, она даже не успела ничего понять… Я спрятал шприц в карман и ушел в ординаторскую. О ее смерти мне доложили минут через десять… Мы, естественно, что-то делали, пытаясь вернуть ее к жизни, но я-то знал, что все уже кончено… А буквально через полчаса нагрянула племянница Самойловой, которая выразила желание похоронить свою тетку… Но дальше я плохо помню — все было будто в тумане…