Леонид Сапожников - Три версии

Неожиданно я почувствовал, как на меня наваливается усталость. Четыре дни постоянного нервного напряжения измотали. А если добавить сюда весь год, то легко догадаться, как я измочалился и как приятно думать что впереди отпуск! Не надо будет рано утром вставать, куда-то спешить, что-то расследовать, кого-то допрашивать, выслушивать чьи-то жалобы, успокаивать, предлагать воду и т.д. и т.п.

Закрыв глаза, я задремал. Конечно это был не сон, а так, самообман. Я слышал все, что происходило вокруг меня. Вполголоса позади взаимно упрекали друг друга супруги. Рядом со мной сидел умненький юноша с реденькой русой бородкой и тихонько хихикал, читая роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова “Золотой теленок”. Я тоже, перечитывав Ильфа и Петрова, тихонько хихикаю. И, глядя на меня, начинают хихикать жена и дочь. Но в последнее время Галка совсем перестала смеяться. Ходит озабоченная и сердитая. Но это к понятно: скоро у нее выпускные экзамены в музыкальной школе. Кстати, из-за своей закрученности забываю поинтересоваться у Ксении, чем закончился “мировой катаклизм”: ссора Галки с Валерием Михайловым. Мне бы их заботы!..

Хотелось ехать и ехать дальше. Еще лучше — лежать на полке, свесившись и уперевшись глазами в окно, за которым проносились бы поля, реки, леса, домики, комбайны, стрелочники с флажками в руках.

Наверное, я все же от дремоты ушел ко сну, ибо почувствовал, как меня легонько толкают в бок.

— Простите, вам ведь до Трехозерска? — спрашивал мой русобородый умненький сосед.

Откуда ему известно, что я еду до Трехозерска? И тут же вспомнил, что сам спрашивал у него когда присоседивался, бывал ли он в Трехозерске и большой ли это город. Мой сосед был умненьким юношей и без труда вычислил, что, если я интересуюсь Трехозерском, следовательно, еду туда. Все правильно. Он не зря хихикает, читая Ильфа и Петрова.

— Что подъезжаем? — улыбнулся я.

— Да.

Я встал, взял с решетчатой металлической полки свой портфель и повторяя: “Прошу прощения!” — начал пробираться к выходу.

Дом № 14 на Колхозной улице был ветхим, за покосившимся штакетником.

Ступеньки крыльца старчески заскрипели под моими ногами. Я постучал в дверь. Никто не отзывался. Я постучал еще раз.

— А вам кого?

Я обернулся и увидел девочку лет двенадцати.

— Да вот стучу, а не открывают, — улыбнулся я в ответ на ее вопрос.

— Разве вы не знаете, что Степан Матвеевич Орешный умер?

— Как умер? — Я был ошеломлен. Сразу двумя событиями. Тем, что в этом доме проживал С.М.Орешный, и тем, что он умер.

— Моя бабушка, — печально произнесла девочка, — сказала, что у него был разрыв сердца.

— Когда это случилась?

— Шестого мая, — ответила девочка. — А вы что, его знакомый или родственник?

— Как тебя зовут? — перевел я разговор.

— Лида. Лида Уралова. А что?

— Скажи, Лида, к Степану Матвеевичу недавно не приезжал такой высокий мальчик?..

— Никита? — обрадованно перебила Лида. — Он был здесь. Но только он приезжал не к Степану Матвеевичу, а искал тетю Варю и бабушку Григорьевну. А бабушка Григорьевна давно уже умерла, а тетя Варя уехала. Но Никита очень подружился со Степаном Матвеевичем.

— Никита один раз приезжая сюда?

— Нет, — покачала головой Лида. — Сначала он приезжал на майские праздники. И шестого мая приехал. Поздно вечером. А Степан Матвеевич уже умер. Он утром умер. Никита сильно плакал. Он у нас потом три дня жил.

— Скажи, девочка, а твоя бабушка сейчас дома?

— Да.

— Можно мне с ней поговорить?

— Конечно. Пойдемте!

Переночевав в доме Ураловых, утром я уехал из Трехозерска.

Домой я возвращался почти в пустом вагоне. Никто не мешал думать, восстанавливая в памяти разговор с Лукерьей Филипповной, бабушкой Лиды Ураловой.

Она многое рассказала о своем бывшем соседе Степане Матвеевиче Орешном.

В прошлом партизан, Орешный поселился в Трехозерске вскоре после войны: тут жил его двоюродный брат, умерший в пятидесятых годах.

Степан Матвеевич был тихим, приветливым человеком. Война оставила много отметин на нем. К тому же страдал он сердцем, частенько прихватывали приступы. А с годам подкралась к Орешному новая беда: он стал слепнуть, почти перестал читать, что особенно удручало его.

Несколько лет назад Орешному во многих отношениях было полегче и у самого здоровье еще не так расстроилось, поэтому мог работать на местной небольшой обувной фабрике, и жильцы у него поселились хорошие, Пелагея Григорьевна и Варваре Митрофановна Симончук. Они скрашивали одиночество бывшего партизана. Через несколько лет Пелагея Григорьевна умерла, а Варвара подалась в иные края, на Алтай. Поехала то ли счастья искать, то ли судьбу испытывать.

После отъезда Варвары Степан Матвеевич сильно затосковал. Намечалось у них что-то похожее на взаимное чувство, но с отъездом молодой женщины все расстроилось.

“Кто ее знает, — заметила Лукерья Филипповна, — видно испугалась Варюша. У Степана приступы зачастили, да и слепнуть он начал. Ему врач прописал очки со стеклами сильными, а у нас в Трехозерске таких и не достать было… Он бывало все через лупу пытался читать. Только много ли через нее прочитаешь? Однако и Варюшу не поднимается голос осуждать. Она еще женщина молодая, а тут брать на себя этакую заботу. Всяк сверчок свое поет. Дай ей бог счастья, женщина она была хорошая, да не очень удачливая. Степан, конечно, скучал, но мне говорил: “Надо ей было ехать, Филипповна, надо. Я сам сказал, а то и приказал: уезжай! Чего ей с таким судьбу свою связывать? Неправильно это будет”.

На майские праздники объявился в Трехозерске Никита Гладышев. Он разыскивал Симончуков. А потом несколько часов они разговаривали — Никита и Степан Матвеевич. О чем? Этого ни Лида, ни ее бабушка не знают. Единственное, что им было известно, — мнение Орешного, который сказал: “Хороший паренек. Толковый. Я ему про войну рассказывал. У него отец тоже вроде партизаном был. Альбом с фотографиями показывал…”

Я везу этот альбом в своем портфеле. После смерти Орешного альбом взяла к себе Лукерья Филипповна. Я обещал ей вернуть его. Мне пришлось сказать Лукерье Филипповне и Лидочке о смерти Никиты Гладышева. Обе долго плакали.

Во второй раз Никита приехал в Трехозерск вечером шестого мая. Известие о смерти Орешного потрясло юношу. Он все повторял: “А я ему привез очки, понимаете, привез очки!..” Никита был в таком состоянии, что Лукерья Филипповна уговорила его несколько дней погостить у них. Каждый день Никита ходил на кладбище и сидел у могильного холмика. Перед отъездом он сказал Лукерье Филипповне, что снова приедет и привезет деньги, а ее попросил, чтобы она договорилась с кем-нибудь о памятнике или мраморной плите. Спросил сколько это будет стоить. Лукерья Филипповна переговорила с одним мастером поторговалась. Сошлись на ста пятидесяти рублях.