Аркадий Адамов - Стая

— Интересно взглянуть на эту кепку,— заметил Виктор.— Она где?

— В отделении.

— Заеду. Но как быть теперь с Харламовым, вот вопрос.

И снова начались споры и разговоры в кабинете Бескудина. Виктор подробно рассказал о том, что узнал сегодня утром. Сопоставляли, взвешивали, оценивали все, что уже было известно, искали пути к центру группы, к неведомому еще главарю и, между прочим, к... загадочной кепке. И кое-что придумали.

Потом Виктор вместе с Устиновым поехали в отделение милиции, где находилась кепка. Сведения о шофере еще не поступали, в райком звонить было рано.

Кепка оказалась примечательной во многих отношениях, но главная ее особенность заключалась в том, что сделана она была не на фабрике.

— Частник сработал,— убежденно сказал Виктор.— И материал, кстати говоря, не наш, заграничный. А, чего молчишь?

— Пожалуй, что так,— согласился Устинов.

Из отделения милиции пути их разошлись. Устинов отправился по своим делам, а Виктор запасся адресами двух мастеров-кепочников.

В шумном переулке в центре города Виктор разыскал первого из мастеров, который нашел себе пристанище в гулком подъезде какого-то старинного дома. Маленькая вывесочка с нарисованной кепкой затерялась среди множества других; какими только конторами и мастерскими не были напичканы здесь первые этажи домов!

В глубине темноватого подъезда около лестницы све тилось маленькое оконце в дощатой двери. Виктор обо ждал, пока выйдет оттуда очередной заказчик.

Пожилой, сутулый человек в очках и стареньком переднике повертел в заскорузлых руках кепку, потом с любопытством, остренько поглядел поверх очков на Виктора и сказал:

— Очень правильно сделали, что пришли ко мне, молодой человек. Не раскаетесь. Ей-богу, не раскаетесь.

— Так вы знаете, чья это работа?

— Или нет! Тридцать лет по такому делу. Мне даже не надо было смотреть! Можно было на ощупь. Эти швы! А эта линия, обратите внимание! Ни изящества, ни вкуса! А товар! Интеллигентный человек никогда не будет носить на голове такой товар. Я работаю не так. Вы поглядите, как я работаю!

Человек еще долго корил и материал, и кепку, и ее творца. Виктор его не перебивал, он умел быть терпеливым.

Наконец человек сказал:

Иль это Мотька, или я уже ничего не понимаю! Да, да, это Мотька! С кем он только не якшается, этот Мотька! И он, конечно, знал, кому делает такую кепку.

— Кому же?

— А! Шпана любит именно так, уверяю вас. И не московская. Это я вас тоже уверяю.— Он нагнулся к Виктору и заговорщически произнес: — За сто километров, не ближе. Вот это Мотькина клиентура.

Наконец он дал Виктору адрес непутевого Мотьки и на прощанье сказал:

— Если вздумаете шить кепку — идите только ко мне. И у вас на голове будет нечто необычайное! Или я ничего не понимаю, или ваше лицо в моем духе. Да, да, молодой человек! Я вам не Мотька!

Этот Мотька, видно, не давал ему покоя.

Когда Виктор очутился, наконец, на улице, уже начинало темнеть. «Сколько же я проторчал у этого старого болтуна?» — подумал он. Но результатом остался доволен.

Тем не менее визит к создателю кепки пришлось отложить до следующего дня.

Возвратившись к себе Виктор получил справку о шофере Павле Авдееве. К ней были приложены и его характеристики с места жительства и работы. Отзывы были хорошие, хотя и отмечалась склонность к лихачеству. Среди Пашкиных приятелей Харламов не значился. Догадка Виктора подтверждалась: их знакомство было недавнее, и, судя по всему, инициатором его был Харламов, Между тем жили они в соседних домах. Следовательно, Павел понадобился зачем-то Харламову, и понадобился срочно. И Галя тут Играла не последнюю роль. Да, Авдеева нельзя было упускать из виду.

Теперь предстояло позвонить в райком. Виктор пой мал себя на том, что волнуется.

Онищенко оказался на месте, это был удивительно пунктуальный человек.

— Слушай,— сказал он Виктору.-—У нас тут целая заваруха начинается с этим Карцевым. Я даже на бюро сегодня докладывал.

— Да в чем дело? Неужели не ясно?

— Тут дело глубже, дорогой мой,— неуступчиво и спокойно возразил Онищенко.—Если один раз дров наломали, то второй раз будет уж и вовсе не простительно.

Но как ты, лично ты, смотришь на это дело? — Виктор с трудом сдерживался.

Но Онищенко отвечал все так же спокойно:

— Два разных вопроса. Лично я считаю, что была допущена ошибка, грубая ошибка, но одним восстановлением Карцева ограничиться нельзя. Надо делать выводы.

— Значит, ты поверил! Так почему же...

— Но есть и второй вопрос. Ты выслушай до конца.

— Ну, ну. Интересно даже.

— Верят не все. Значит, надо так разобраться, чтобы и они убедились: все тут честно, все справедливо. На ошибках тоже надо воспитывать людей. Понимаешь ты меня?

— Я-то тебя понимаю. Вот ты меня не хочешь понять. Мне же некогда ждать!

— Ничего не поделаешь,— ответил Онищенко.— Важные решения не принимаются с кондачка. Тебе это не надо доказывать. А вот ребятам в институте... Ты бы посмотрел, что там творится. Они уже чуть не всей группой собираются идти к Карцеву.

— Ни в коем случае, слышишь! — закричал Виктор.— Пока я сам с ним не поговорю!

— Ну, так поторопись.

Виктор на секунду задумался, стараясь успокоиться, потом медленно сказал:

— Хорошо. Тогда я буду говорить с ним завтра же. И, если можно, у тебя в райкоме. В милицию его вызывать сейчас нельзя.

— Пожалуйста,— согласился Онищенко.— Но только этот разговор должен быть партийным разговором. Учти.

— Вся моя работа партийная. И я коммунист, как и ты,— строго ответил Виктор.— Это ты тоже учти.

Они простились.

Вскоре вернулся Устинов. И тут только друзья вспомнили, что еще не обедали сегодня.

— Пошли,— решительно сказал Виктор.— Так, знаешь, тоже нельзя.

Столовая помещалась на втором этаже. Спускаясь по широкой лестнице, Устинов проворчал:

— Вечером, значит, опять на тебя придется работать?

— Уж будь добр,— ответил Виктор.— И если там окажется Карцев, смотри за ним в оба и до конца. Завтра у меня с ним предстоит нелегкий разговор.

На следующий день после работы Карцев шел в райком комсомола. Чуть сутулясь, шагал он в своем кургузом пальто, пряча Лицо в поднятый воротник и глубоко засунув руки в карманы. На хмуром его лице со сведенными у переносицы бровями изредка проступала сдержанная улыбка.

Странной вереницей проносились в голове мысли. Сначала он думал о Раечке, и теплая нежность затопляла сердце. Девушка казалась ему сейчас ближе всех и дороже всех. Перед ним стояли ее испуганные, робкие глаза, он чувствовал на шее ее руки. Но почему она сказала: «Я боюсь за вас»? Чего она, глупенькая, боится? Он казался себе рядом с ней таким сильным, таким уверенным. Это за нее, маленькую, надо бояться. Ему так хотелось ее защитить от кого-то, научить ее чему-то важному, главному. Он вдруг вспомнил ее слова: «Почему в жизни все так трудно, так непонятно?» Это ей-то, глупенькой, трудно? Вот ему — да, ему действительно трудно. Но ради нее он готов побороть любые трудности. Черт возьми, уж не влюбился ли он? С первой встречи! Да он просто легкомысленный человек! Конечно. Взять хотя бы тот разговор в райкоме.